Сергей Пашин: "Работая, мы молимся". Мой кумир пашин сергей анатольевич Пашин конфликт из за мягких приговоров

Лев Ройтман:

Заслуженный юрист России, кандидат юридических наук, основной разработчик концепции судебной реформы и закона о суде присяжных, законопроекта о Конституционном суде Сергей Пашин с 11-го октября является бывшим судьей Московского городского суда. Квалификационная коллегия судей Москвы лишила Сергея Пашина судейских полномочий за нарушение им, Сергеем Пашиным, кодекса чести судьи. От судейского кресла Сергея Пашина отлучают уже второй раз. Два года назад Верховный суд признал решения Московской и Всероссийской квалификационных коллегий необоснованными и Сергея Пашина в должности восстановили. Намерен ли Сергей Пашин добиваться восстановления на сей раз и доказывать, что это не он нарушил кодекс чести судьи? Сергей Пашин участвует в нашей передаче, это вопрос ему. Другой участник - писатель, юрист Аркадий Ваксберг.

Сергей Анатольевич Пашин, вам 38 лет, за плечами уже огромная работа правоведа и судебного практика, пособие “Обжалование арестов”, 97-й год, оно взбесило и прокуратуру, и ваших коллег-судей. И вот, когда говорят "судья Пашин", то говорят о либеральном, о просвещенном судье - к чести российского правосудия. Вот и вопрос: за кем вы оставляете на сей раз последнее слово - за теми, кто вам в профессиональной чести отказал или все же пойдете по инстанциям?

Сергей Пашин:

Я бы с удовольствием увидел тот момент, когда эти господа произнесут последнее слово. Но, боюсь, мне этого не дождаться. А что касается меня, то я, разумеется, буду жаловаться и буду обращаться в Высшую квалификационную коллегию, в Верховный суд, а если понадобится, то и в Страсбург, в Европейский суд по правам человека.

Лев Ройтман:

Я, как ведущий, должен все-таки ввести наших слушателей в курс дела. 25-го ноября прошлого года в Обнинске, Калужская область, был осужден Дмитрий Неверовский за уклонение от военной службы. Он отказался идти служить в армию по убеждениям. Он имеет на это конституционное право. И вы дали на это соответствующее заключение по поводу этого дела по просьбе Московской Хельсинкской группы, движения “За права человека” и общества “Мемориал”. Вы указали, что приговор Обнинского городского суда является неправовым, незаконным. Дмитрий Неверовский сейчас на свободе. Он был осужден к двум годам лишения свободы, но дело было во второй, кассационной инстанции отправлено на доследование. Очевидно, оно там и умрет. И по жалобе председателя Калужского областного суда против вас было возбуждено квалификационное дело, которое и закончилось обвинением в том, что вы нарушили кодекс чести судьи, то есть высказались о приговоре, вынесенном вашими коллегами по профессии, как о неконституционном и незаконном. Полагаете ли вы, что ваши действия в данном случае, в деле этого Дмитрия Неверовского, соответствуют судейской чести, достоинству судьи или, быть может, обязанностям правоведа?

Сергей Пашин:

Я считаю, что честь надо иметь свою и нет особой чести судьи, особой чести врача, есть честь порядочного человека. В ситуации, когда невиновный человек был помещен в следственный изолятор, где пробыл пять месяцев, когда его неоднократно сажали в карцер, долг, по-моему, всякого правоведа вступиться, тем более, что речь идет о Конституционных, неотъемлемых правах человека и гражданина. Судья - это должностное лицо категории “А”, то есть он приравнен к президенту, депутату, федеральному министру. Судья должен бороться не за то, что бы было безобразно, но зато единообразно, а за то, чтобы соблюдалось право. Я это и сделал.

Лев Ройтман:

Тем не менее, Московская квалификационная судейская коллегия считает, что вы нарушили кодекс чести судьи, в данном случае честь мундира. И в связи с этим, Аркадий Иосифович Ваксберг, то, что происходит с Сергеем Анатольевичем Пашиным, вот этот элемент защиты мундира, которому он, якобы, не соответствует, насколько это характерно для советского, ну, а теперь для российского судейского сословия?

Аркадий Ваксберг:

Я думаю, что вопрос поставлен совершенно правильно. Потому что советский менталитет или, если точнее, применительно к теме нашего обсуждения, советское правосознание, никуда не делось, лишь немного сменило словарь и пользуется теперь для самовыражения несколько иной терминологией, такой же демагогической, как раньше. Меня ничуть не удивляет решение о втором изгнании Сергея Анатольевича Пашина из судейского сообщества. И, как вам ни покажется странным, даже и не возмущает. Потому что возмущать могло бы то, что находилось в решительном противоречии со всем тем, что происходит в стране. В противоречии с теми процессами, которые там происходят и набирают обороты. Но поскольку это соответствует всему, так сказать, контексту обстановки, то меня это не может удивить. Отторжение чужого, инородного тела свойственно не только биологии. Не знаю, как эти судьи называют Сергея Анатольевича в своем кругу, но я, будь на их месте, называл бы его очень коротко - не наш. Например, каким содержанием наполнены слова, адресованные Сергею Анатольевичу, которые вы уже не один раз процитировали: нарушил кодекс чести судьи. Ну что это за кодекс чести, сильно напоминающий мне моральный кодекс строителя коммунизма? Ведь понятие чести у судей-обвинителей одни, а у судьи-обвиняемого совершенно другие. Они мыслят по-разному и говорят на разных языках. Драма состоит в том, что Сергей Анатольевич стремится реально, действительно, на самом деле в качестве судьи осуществлять и нормы новой Конституции России, и правовые институты демократического общества, гарантирующего гражданам не только свободу убеждений, но и возможности жить в согласии с этими убеждениями. А члены судейской коллегии, изгнавшие его из своих рядов, воспринимают все это, то есть Конституцию, предоставленные ею гражданам свободы, как некий демократический фасад. Действуют же совсем по-другому. Любопытно, что они лишают этого права не только отказавшегося от несения военной службы Неверовского из Обнинска, из-за которого разгорелся сыр-бор, но и самого Пашина, который, по их мнению, ради так называемой корпоративной солидарности должен скрывать свои мысли и не вправе иметь суждения о грубых нарушениях закона, допущенных коллегами. Но где в законе делается такое изъятие для судьи? О какой пресловутой диктатуре закона может идти речь, если действующие судьи никак не могут уразуметь простейшее правило, без знания которого, по-моему, студент первого курса юрфака не может стать второкурсником? А именно то, что Конституция является законом прямого действия. То есть обязательна для правоприменительных органов, независимо от наличия или от отсутствия какого-либо уточняющего закона. И вот мы столкнулись с очень, увы, тривиальным и очень, конечно, печальным конфликтом, конфликтом между корпоративной безграмотностью и солидарностью, с одной стороны, и непоколебимой верностью праву, закону и справедливости, с другой. Или иначе - мы видим конфронтацию тех, кто живет и хочет жить по-старому, с тем, кто по-старому жить не хочет и уже старается не жить.

Лев Ройтман:

Спасибо, Аркадий Иосифович. И вновь к Сергею Анатольевичу Пашину: ведь ваши квалификационные и отстранительные дела не уникальны для Москвы. Было ведь и дело Гарольда Карцева, председатель Севастопольского районного суда, было и дело Елены Раскевич, судья Ногинского суда. Как вы реагировали, будучи московским судьей, на эти дела ваших коллег, которые также были дисквалифицированы?

Сергей Пашин:

Мы с этими коллегами много говорили об их делах и я хочу надеяться, что дал им несколько хороших советов. А что касается Гарольда Николаевича Карцева, то я выступал в Верховном суде свидетелем на его стороне, свидетелем в его защиту. И Гарольд Николаевич Карцев был восстановлен в должности судьи, все обвинения с него были сняты, но состояние здоровья не позволило ему вернуться к этой работе, и он сейчас преуспевающий адвокат.

Лев Ройтман:

Вы сказали - адвокат. Времена, естественно, сегодня не сталинские, но уже и в брежневские времена, и в хрущевские времена судьи, а также и прокурорские работники, которых по тем или иным причинам увольняли от должности, могли уходить и очень часто уходили в адвокатуру. Не мыслите ли вы для себя карьеру адвоката?

Сергей Пашин:

Я с ужасом думаю о том, как я предстану со своими правовыми рассуждениями перед людьми, которые в праве смыслят мало или хотят не смыслить сознательно. Может быть, в данном случае уместны были бы какие-то подношения. Но я не привык действовать через черный ход и обходными путями. Поэтому, боюсь, адвокатская карьера не для меня.

Лев Ройтман:

Спасибо, Сергей Анатольевич. Я понимаю, что вы сейчас, по-видимому, сами еще твердо не знаете, на какую стезю - научную, адвокатскую, правозащитную, консультационную вы встанете, и это вполне можно понять. Но все-таки вы связывали свою деятельность с деятельностью судейской и войдете, сейчас уже наверняка, так или иначе в историю российского правосудия, как судья либеральный и прогрессивный. Но тем не менее, хочу вот что у вас спросить: какую бы вы ни избрали для себя карьеру, намерены ли вы добиваться восстановления своих прав во Всероссийской, Высшей квалификационной коллегии, затем, если придется, в Верховном суде России и затем, если понадобится, в Европейском суде по правам человека в Страсбурге, который вы упомянули как возможную, теперь уже, слава Богу, возможную инстанцию.

Сергей Пашин:

Я буду делать это непременно и не только ради себя, но и ради тех коллег, которые были несправедливо изгнаны. Мне кажется, что мое дело носит прецедентный характер. По сути решается вопрос о том, кто такой судья. Это серая мышка, которая должна быть дрессированной, которая должна говорить и делать то, что ей прикажут, которая должна быть в стае и поступать как член стаи. Или же судья это должностное лицо, носитель права, представитель народа, действующий в интересах народа. Я рассчитываю отстоять свои Конституционные права и тем самым создать важный прецедент. К сожалению, практика применения этого так называемого кодекса чести судьи такова, что квалификационные коллегии позволяют себе чуть ли не в замочную скважину подсматривать. Например, целый ряд судей не получили рекомендации для назначения на новый срок, на назначение пожизненно на должность судьи только потому, что они, видите ли, не урегулировали свои семейные отношения. И об этом пишет Анатолий Васильевич Жеребцов, председатель высшей квалификационной коллегии. С его точки зрения, можно вмешиваться в личную жизнь людей, которые претендуют на судейское звание. Я с этим не согласен и рассчитываю доказать и Жеребцову, и Куприянову, председателю Квалификационной коллегии Москвы, и Лебедеву, председателю Верховного суда, что Конституция обязательна для них и она оберегает судей, как судьбу любого другого человека.

Лев Ройтман:

Сергей Анатольевич, не смущает ли вас то обстоятельство, что вы будете пытаться вернуться в судейскую среду, которая вас практически единогласно исторгла. Решение московской квалификационной коллегии было единогласным, насколько можно судить по имеющимся данным.

Сергей Пашин:

Лев Ройтман:

Очень интересно. Это полностью противоречит тем опубликованным письменным сообщениям, которые имеются у нас и которые поступили из Москвы. Можете вы пояснить позицию этих трех, так сказать, диссидентов?

Сергей Пашин:

Голосование происходит закрыто, но позиция совершенно очевидна. Это люди, которые были, по-видимому, были удовлетворены моими ссылками на Конституцию и вынуждены были констатировать, что законы, определяющие поведение судьи в обществе, никак не нарушены. Что же касается самодеятельности некоторых малопросвещенных господ, которые думают, что могут вопреки Конституции устанавливать запреты, то эти судьи поняли, что такая самодеятельность не может быть поддержана приличным человеком. Благодаря этому я получил три голоса. Это большой прогресс, потому что в 98-м году меня отлучали единогласно.

Лев Ройтман:

Спасибо, Сергей Анатольевич. Аркадий Иосифович Ваксберг, вселяет ли в вас какую-то надежду то обстоятельство, что, как выясняется, нынешнее решение Московской квалификационной коллегии, в отличие от того, что было два года назад, когда оно было незаконным, как уже установлено решением Верховного суда, на сей раз все-таки не было единогласным?

Аркадий Ваксберг:

Безусловно, вселяет. Мне кажется, что это очень обнадеживающий фактор. Нельзя говорить все-таки о том, что во всем нынешнем российском правосудии ничего не изменилось с советских времен, что юстиция наша целиком так же неправосудна, как и в прошлые годы. Иначе не было бы таких приговоров, которые вынесены, скажем, по делу Александра Никитина или даже по делу Григория Пасько. Но в целом консервативное сознание судейского корпуса поддерживается общей политической тенденцией в стране, с ее демонстративным поворотом в сторону советской символики, советской риторики, с торжествующей реанимацией кагебизма под ширмой профессионализма. Возвратом несомненного обвинительного уклона в правосудии, возвратом памятного юристам прежних лет принципа так называемой стабильности приговора, то есть сохранением его, пусть даже неправосудного, ради какого-то судейского престижа и уважения к правосудию. Вот в эти жернова и попадает все время Сергей Анатольевич Пашин, который не хочет считаться с зигзагами верховной политики, а живет и работает по иным принципам, идет не в ногу со всеми. Ну как же это может не раздражать? Кстати, такие белые вороны залетали в судейские залы и раньше. Вот сейчас считается хорошим тоном воздать должное великому юристу Анатолию Федоровичу Кони. Ваш покорный слуга даже удостоился чести одним из первых получить почетную медаль его имени. Но Кони, когда он был судьей, отличался независимостью суждений и независимостью своих поступков. И что же - из судебного ведомства его вытеснили, не столь, конечно, смехотворным и грубым образом как Сергея Анатольевича, но все же вытеснили. Это обидно, но закономерно. Так что, мне кажется, огорчаться Сергею Анатольевичу особенно не нужно. В истории российской юстиции, российской демократии остался все же Кони, а не его гонители. Вот если же произойдет чудо, я бы сказал, если и на этот раз оскорбившиеся за свою честь судьи будут посрамлены, а Сергея Анатольевича восстановят в правах судьи, это будет очень важный знак, очень важное свидетельство поистине тектонических сдвигов, происходящих в окаменевших пластах советского и постсоветского правосудия. Изгнавшим его из своих рядов, наверняка, кажется, что они его наказали, но для людей с недеформированным сознанием, ну какое же это наказание? Я вот в какой-то газете, выступавшей в защиту Сергея Анатольевича, нашел утверждение будто его лишили профессии. Но судья не профессия, это должность, это пост. Профессия у Сергея Анатольевича юрист, правозащитник, никто его этой профессии лишить не может. Так что за его дальнейшую судьбу я совершенно спокоен.

Лев Ройтман:

Спасибо, Аркадий Иосифович. Я должен сказать что я также совершенно спокоен за дальнейшую профессиональную судьбу нашего собеседника судьи Сергея Пашина. Он остается судьей. Дело его пока не закончено, поскольку он сегодня сказал нам, что намерен добиваться того, чтобы его честь была восстановлена. Я очень надеюсь, что так и произойдет, коль скоро он сам решил этого добиваться. Должен признаться, что когда я договаривался с ним об этом разговоре, об этой передаче, я позвонил Сергею Анатольевичу. Он был последние 15 минут в своем судейском кабинете в московском городском суде. И я, позвонив, сказал: Сергей Анатольевич, я не знаю, поздравлять вас или сочувствовать? Сегодня совершенно ясно, что не надо ни поздравлять, ни сочувствовать, а следить за тем, как российская судебная система будет восстанавливать собственную честь.

– В докладе сказано: одной из основных проблем судебной системы является «обвинительный уклон». Вы согласны?

– Да, согласен. Достаточно сравнить количество оправдательных приговоров, которые выносит суд присяжных, и тех, что выносят обычные судьи. Мы увидим разницу на порядок (в 2013-м доля оправданных в профессиональном суде составляла от 0,2 до 2%, в судах присяжных – 13%. – «НИ» ). Также важны методы работы. Когда в приговор целиком переносят обвинительное заключение, даже с грамматическими ошибками – это довольно наглядно показывает, на чьей стороне судья. Конечно, это большая проблема. Ее отмечали всегда. Возьмите концепцию судебной реформы 1991 года и другие исследования.

– Почему эта проблема вообще возникла и не решается?

– Потому, что суд – это элемент карательной машины государства. Он на стороне обвинения. Судьи являются выходцами из карательной системы. Бывших адвокатов в числе судей очень мало. А вот всяких прокуроров, бывших оперативников – сколько угодно. У них сознание изначально уже построено в соответствии с прошлой работой. А вообще корень проблемы лежит в оценке системы правоохранительных органов. Для них оправдательный приговор – это чудовищное происшествие. Оправдать человека – значит ударить по своему приятелю – прокурору, следователю. А судья иногда с ним вместе водку пьет, на охоту ходит.

– Авторы доклада указывают – система требует от следователей и прокуроров добиваться отсутствия оправдательных приговоров. Стимула добиваться осуждения невиновного больше, чем его освобождения от уголовной ответственности. Вы согласны с этим?

– Да, причем, это касается и судей. Судьи сильно опасаются того, что их приговор будет отменен вышестоящей инстанцией. Отсюда и стремление наказать построже. Если смягчат – это ничего, а если отменят – это плохо.

– В исследовании сказано, что наибольшие шансы дойти до суда имеют дела максимально простые, содержащие признание подозреваемого и достаточно очевидные доказательства…

– Это так. Отсюда пытки, на которые сквозь пальцы смотрят судьи. Достаточно признаться один раз, написать чистосердечное, и все. В приговоре будет написано – показания в суде не принимаются в расчет потому, что они продиктованы желанием уклониться от ответственности. Затем судья просто основывает приговор на данных предварительного следствия. В свое время один великолепный адвокат сказала: «Они не решают, они выполняют». И это очень правильно.

– Однако вышестоящие суды привыкли поддерживать своих коллег. Вероятность изменения или отмены оправдательного приговора вышестоящим судом – 30%, обвинительного – 3%. Почему так происходит?

– У меня немного другие данные: 42% оправдательных приговоров отменяется, а обвинительных – 0,9%. Это реакция единого организма – подсудимые, адвокаты и вообще люди для этой машины чужды, это просто материал для обработки и превращения в лагерную пыль. А судьи, прокуроры и следователи – это одна каста, которые считают друг друга своими и согласовывают друг с другом приговоры. В советское время следователи писали приговоры по хозяйственным делам.

– Суды, как правило, не отклоняют ходатайства следствия. Например, в 2014 году суды отклонили лишь 8,3% ходатайств об аресте и лишь 1,2% ходатайств о его продлении…

– Прокуроры отклоняют больше ходатайств, чем судьи, когда санкционируют арест. Сегодня прокуроры заинтересованы в выявлениях нарушений закона на следствии, а также они не хотят поддерживать обвинение по заведомо провальным делам. Еще один важный показатель – процент удовлетворения ходатайств об аресте по тяжким преступлениям и средней тяжести – разница невелика, 3–4%. Судьи арестовывают человека лишь потому, что его просят арестовать.

– В последнее время российские судьи стали значительно чаще назначать наказания, не связанные с лишением свободы (в 45% случаев в 2013 году по сравнению с 29,4% в 2009 году). Получается, суды стали гуманнее?

– В основном это связано с тем, что у нас избыточное тюремное население. Также появились альтернативные меры вроде принудительных работ, которые являются разновидностью лишения свободы. Да и правоохранительные органы главным образом заинтересованы просто в обвинительном приговоре. А каким будет наказание – не так важно. Собственно, приговор к условному наказанию или к наказанию в пределах отбытого – это эвфемизм оправдания. Судья оправдать не может, дает условное, и все довольны.

– Очень загружены. Причем Верховный суд с себя часть нагрузки сбросил на областные и районные суды. В мировых и районных судах судьи занимаются конвейерной работой. Основной показатель – сколько дел ты отписал. Дела отписываются по шаблону. Конечно, качественно работать при большой загрузке очень сложно.

– Что надо сделать, чтобы избавиться от обвинительного уклона?

– Надо менять сознание судей. До сих по, каждый раз, когда мы принимали правильные изменения, которые работают во всем цивилизованном мире, в нашей системе они либо не действовали, либо искажались очень быстро. Скажем, идея органов судейского сообщества выродилась в инквизицию. Судья видит в квалификационной коллегии не столько орган защиты, сколько орган преследования, в том числе за пустяковые ошибки. Это орган, который поддерживает председателя суда, а неугодных судей отбраковывает. Вот такая кадровая политика. Еще надо избавляться от карьерных судей. Во всяком случае, в первой инстанции. Надо больше представителей народа на эти должности. Я говорю не только о присяжных заседателях, но и о почетных мировых судьях.

– Какие еще проблемы судебной системы вы бы обозначили?

– Есть две важные проблемы. Первая – отсутствие независимости. Основная зависимость – от председателя суда. А он обычно выполняет политический заказ. Он управляет своими судьями, как директор завода управляет бригадирами. Судебная власть устроена по принципу исполнительного производства. Получается некое министерство по отписыванию дел. Это самая чудовищная ошибка – судья не может быть чиновником. Вторая проблема – невысокая правовая культура. Судьи чувствуют себя людьми, отчужденными от народа РФ. Даже если вы прочитаете кодекс судейской этики, вы заметите, что судья должен ставить нормы кодекса выше человеческой морали.

– Судьи штампуют обвинительные приговоры, чтобы сохранить работу?

– Отчасти, но сейчас судья уже сам знает, какое решение надо вынести. В этом его работа – понимать, колебаться вместе с генеральной линией. Странно думать, что председатель по каждому делу дает указания. Хотя есть знаменитый случай в Волгограде, где председатель велел каждое утро всем судьям приходить и докладывать по делам, в которых заинтересованы местные власти, и об арестах. Был даже издан специальный приказ. Глупо сделал, на этом и попался.

В новой России появилось новое поколение диссидентов. Они обличаютновый режим, причем довольно убедительно! Кажется, самый яркий из новых недовольных -- Сергей Пашин. В диссидентыон пришел с неожиданной стороны: сделав блестящую карьеру в официальнойюриспруденции, он, так сказать, "перешел на сторону народа" и служит теперькак бы не праву, но, если так можно выразиться, справедливости. Пашинстрашно популярен среди коллег: как только его выгнали из Мосгорсуда, тут женачались митинги в его поддержку. Своего молодого соратника защищали давниедиссиденты с громкими, еще со старых времен, именами: Елена Боннер, ЛарисаБогораз, Сергей Ковалев, Валерий Абрамкин. Они, в частности, письменнотребовали от ООН восстановления справедливости, которая в итоге ивосторжествовала: начинающего диссидента восстановили на работе. Кто же такой Пашин? "Сергей Пашин -- юрист с мировым именем". "В море произвола Пашин создавал островок праведного суда". "Одним честным судьей стало меньше". "Белая ворона правосудия". "Изгнан из судей за недопустимый гуманизм". "Уволен за человеческое отношение к подсудимым". "Судья Пашин виновен в инакомыслии". "Пашин опасен, потому что мыслит". "Почему же коллеги-судьи решили изгнать его из своих рядов, непотрудившись даже придумать менее смехотворный повод?" "Независимое поведение этого судьи пришлось не по нраву коллегам посистеме". "Вместе с Мосгорсудом потерпела поражение вся российская судебнаясистема". (Из газет) Сергей Пашин родился в 1962 году в Москве в православной семье. Будучишкольником, написал устав оперотряда при Черемушкинском райкоме комсомола.На третьем курсе юрфака МГУ был приглашен в КПСС, которую считал "чем-товроде сословия всадников в Древнем Риме". Из КПСС вышел во времяавгустовского путча 1991-го. По окончании юрфака остался там преподавать,защитил диссертацию. Служил в Администрации Президента. Пашин -- основнойавтор действующей концепции судебной реформы и единственный автор первого вистории России проекта закона о Конституционном суде. Руководил разработкойроссийского законодательства о суде присяжных, модельногоУголовно-процессуального кодекса для государств СНГ. Женат, есть дочь. Непьющий.Он пришел дать им волю -- Сергей Анатольевич! Давайте мы освежим в памяти ваши самые громкиедела. Все они были сенсационными: вы выигрывали совершенно безнадежныепроцессы, вы освобождали людей из-под стражи в самых невероятных случаях.Взять хоть ту отважную проститутку, которая столовыми приборами убиланасильника! -- Было дело. Один молодой человек привез в Москву свою девушку измаленького городка, погрязшего в безработице. И вот эта юная особа поехала вМоскву трудиться проституткой. Первую неделю все было замечательно, а послеее квартирный хозяин начал девушку бить и насиловать. И кончилось тем, чтопосле очередного избиения и принудительного секса она ему, сонному, нанесласемьдесят два удара двумя вилками и двумя ножами. Эксперты -- психиатры ипсихологи -- решили, что девушка была вменяема, но находилась в состояниисильного эмоционального напряжения, которое, однако, до аффекта не дошло. На суде прокурор просил дать ей восемь лет лишения свободы. А мы далией десять лет, но условно -- и освободили в зале суда. -- Это исторический приговор! Ближайший аналог -- в истории российскогосуда -- дело Веры Засулич. Вы тоже войдете в учебники! -- Нет, -- скромно возражает он. -- Похожее дело уже в наше время былов Ивановском суде. Там ранее судимая женщина зарезала сожителя, который надней измывался, и суд присяжных признал ее невиновной в убийстве. -- Как же так, за убийство -- условно? -- Это точно, коллеги смотрели на меня как на сумасшедшего. Не бывает,говорили, так -- и быть не должно! Но! В УК нет никаких ограничений посрокам условных наказаний и статьям. -- И что, убила -- и иди гуляй? Так просто? -- Не-е-т, не так. Все-таки она полтора года отсидела в СИЗО, всеосознала и раскаялась, это же видно. Я ей сказал после вынесения приговора:"Вы совершили тяжкое преступление -- и перед Богом, и перед людьми. То, чтовас освободили из-под стражи, не должно вами восприниматься как отпущениегрехов. Более того, на вас многие будут коситься, городок-то ваш маленький.Люди будут смотреть на вас как на убийцу, и вы должны это принять. Принятькак часть наказания". -- А чтоб чисто оправдательный приговор, такое было у вас? -- Да, причем неоднократно. Вот, пожалуйста, история про еще одноубийство. Там все шло к пятнадцати годам лишения свободы, ситуация на первыйвзгляд была весьма простая. Но нам с народными заседателями показалисьстранными некоторые места в заключении экспертов. Мы вызвали в суд медика изэкспертной комиссии и выяснили, что в момент убийства (время наступлениясмерти устанавливается довольно точно) обвиняемый находился совсем в другомместе. Но! После следователь уговорил экспертов, и они все наврали в своемзаключении: сдвинули время убийства в удобную для прокуратуры сторону. Помолчав, Пашин с плохо скрываемой гордостью говорит: -- Заметьте, все это при молчании адвоката, сохранявшей олимпийскоеспокойствие на протяжении всего судебного следствия! Спасибо, суд додумалсявызывать эксперта в заседание и задать ему несколько неприятных вопросов. Ноэто ж еще надо было раскопать! А гордость тут и незачем скрывать -- ведь он установил истину и спасчеловека. "Чего от судьи вроде и не ждет никто, это же не его дело, верно?"-- ловлю я себя на странной мысли. -- Освободили его из-под стражи прямо в зале суда... -- Да, но так на вашем месте поступил бы каждый? Если б ему повезлораскопать? -- Нет... В этом случае обычным, "правильным" было бы как-топереквалифицировать деяние по более мягкой норме, например, осудитьобвиняемого если не за убийство, так хоть за недонесение или укрывательство(там было еще два убийства, совершенных знакомыми обвиняемого), и дать срокв пределах отбытого в СИЗО... Обычно именно так делается. Сколько человекуже отсидел, столько ему и дают. -- Это верное замечание, я, как бывший репортер криминальной хроники, свами совершенно согласен! -- А еще было дело о похищении бизнесмена с целью выкупа. Один из семиобвиняемых (его фамилия Гусев) этого похищенного охранял. Причемпострадавший хвалил Гусева за доброту и участие, тот ему слова худого несказал! И даже кормил тем, что ел сам. Душа-человек, одним словом! И вотэтот добрый Гусев просидел в камере под следствием полтора года. У неготуберкулез первой степени, это значит, что уже начался распад легких. А егодаже в лазарет отказались поместить, негодяи! Он бы умер в тюрьме, притомчто смертной казни по его статье не предусмотрено... И вот в такой ситуации мне подают ходатайство -- изменить ему мерупресечения на подписку о невыезде. Гусев и его мать-учительница умоляют:"Смилуйтесь!" Один из зампредов суда мне строго-настрого посоветовалходатайство отклонить. Но суд под моим председательством освободил Гусеваиз-под стражи. И он смог сразу лечь в больницу, что спасло ему жизнь. Никудаон, конечно, не сбежал и никаких преступлений новых не совершил. Перед приговором пришла ко мне дама-прокурор и говорит: "Дело у кого-тона контроле, Гусеву надо дать восемь лет". -- "Так он же, -- отвечаю, -- вколонии больше года не протянет!" -- "Ладно, -- говорит, -- тогда не восемь,а пять". Их и потребовала. А мы назначили три года лишения свободы --условно. Маменька этого Гусева приходила потом, благодарила -- процессраспада легких приостановился, и он выжил. -- То есть срок -- условно, а его в камере уже полтора года продержали.Выходит, ни за что? -- Не совсем так. Он виновен в совершении преступления, но егосодержание под стражей в ходе предварительного следствия не былонеобходимым. -- И туберкулезом заразили... Вот скажите, если проститутка намеренноклиента заразит сифилисом, ей что будет? -- Лет пять может получить. -- Так, может, стоит Гусеву вчинить иск коменданту "Матросской тишины"? -- Куда! Он и так счастлив, рад, что вовсе там не помер. Да и не поймуту нас такого... А что касается туберкулеза, так им, по некоторым сведениям,заражено около десяти процентов зеков. По тому же делу мы еще одного обвиняемого выпустили под залог --пятнадцать миллионов рублей старыми. Это некто Салимов. Он поступил наработу и стал кормить семью. Тоже никуда не сбежал! А на суде получил пятьлет условно. Интересно, что решение об освобождении из-под стражи Салимова мыприняли в три часа дня в пятницу. А в пять вечера в СИЗО закрываетсяспецчасть, так что человеку пришлось бы сидеть в камере лишних два дня -- допонедельника. Надо было торопиться! Но машину мне в суде, конечно, не дали.Тогда я снарядил секретаршу. Дал ей денег на такси, копию определения обосвобождении и еще позвонил начальнику СИЗО. Успели, выпустили-таки этогоСалимова в пятницу! -- Вас спрашивали: "Интересно, а с чего это судья так заботится опреступниках?" -- Конечно. Мне и на совещаниях говаривали: "Выпуская такого-то из-подстражи, вы думали о себе, о всех нас? Потерпевшие небось кричат, что в судеза взятки преступников на волю отпускают. Мы даже не исключаем, -- говорилимне официально, -- что под вас берут деньги с клиентов адвокаты".Такие в Белом доме не нужны -- Вы -- автор и соавтор не только принципиально важных законопроектов,но и всей концепции судебной реформы. Этим можно гордиться! И больше уженичего не делать, все равно войдете в историю. -- Это беспрецедентная вещь в карьере юриста, -- сдержанно отвечает он. -- Разумеется, благодарность народа не знала границ? -- За законопроект о Конституционном суде я получил от Хасбулатовапремию -- два оклада. Как раз хватило на стиральную машину "Малютка", онатогда стоила шестьсот с лишним рублей. -- После Белого дома вы быстро пошли в рост. -- Я был начальником отдела судебной реформы Государственно-правовогоуправления Президента. У меня было восемнадцать подчиненных! А после Ельцини вовсе подписал бумагу, чтоб меня повысить до зама начальника этого самогоуправления, а отдел чтоб был головным подразделением Администрации пореформе. Кто разбирается в аппаратных интригах, тот способен оценить... -- Ну и?.. -- Ну а через три недели после того, как Борис Николаевич это подписал,отдел наш расформировали. Людей разогнали. -- Что так? -- Обычная аппаратная интрига! Там ведь следят, чтоб ты не высовывался,не возвышался над кем не надо, и прочее. Все развивалось по принципу:"Жалует царь, да не жалует псарь". Хотя я продолжаю испытывать искреннююблагодарность к Президенту России за то, что он проявлял долготерпение. -- Да... И вот вы со Старой площади, от дорогих чиновников, отзамечательных портфелей -- и прям сразу в суд. Какое вам сразу дали дело,чтоб привести в чувство, чтоб фейсом об тейбл? -- А убийство с особой жестокостью! Сосед убил соседа, труп расчленил ивыкинул в Москву-реку. Человек только что вышел из больницы, где его отбелой горячки вылечили, и решил отметить это дело. -- Неплохая встряска после академических занятий и президентскихсоветов! Это вам не Плевако читать в подлиннике. Надеюсь, хоть этого-то выне оправдали? -- Что вы! Десять лет дали. -- А как вас из суда после уволили? -- С формулировкой "за разглашение тайны совещания". Приговор по томуделу, где Гусев был, я его еще не дописал, а, получив двухдневный отпуск засвой счет, отправился на конференцию в Законодательное собраниеСанкт-Петербурга. Там обсуждался проект нового Уголовно-процессуальногокодекса. Разумеется, о деле и принятых судом под моим председательствомрешениях я никому не рассказывал. -- Ну, легко было догадаться, что ничем хорошим ваше практическоесудейство кончиться не могло. Это как если бы рефери на ринге попал вуличную драку, -- и там бы ему, конечно, обязательно навешали. Вот ваши бывшие подчиненные по отделу судебной реформы пошли вадвокаты. А вы нет, почему? Поди, плохо... -- Денис Давыдов писал: Я рожден для службы царской. Сабля, водка, конь гусарский -- Это век мне золотой. Вот и я тоже "рожден для службы царской". -- Ага, вы, значит, государственник. Тогда, значит, и про водку верно,без нее на госслужбе кто ж обойдется. -- Государственник -- да, а водки не пью. Не привык. Зачем этоодурманивание? Я пробовал, это бессмысленно. -- Но вы ведь понимаете, какую вы пропасть этим вырыли между собой инародом? -- Это да... -- Могу себе представить, как вам было мучительно больно в Белом доме,в Администрации Президента... -- А в суде тем более! -- И вы не смогли через это переступить? Ну, пили бы для дела. Это жприятней, чем в теннис. -- Я считаю, что частная жизнь -- одно, а служба -- это служба и никтоне может навязывать мне линию поведения.Прокуратура -- орган инквизиции -- Когда вас выгнали с работы из Мосгорсуда, вы пошли преподаватьпрокурорам. То есть вы что же, решили разрушить порочную инквизиторскуюсистему изнутри? Вы захотели их перевоспитать? -- Я, когда читал лекцию прокурорам, не говорил им, что они всю жизньнеправильно жили, а я будто бы носитель абсолютного знания. Наоборот, велсебя скромно -- вот, мол, сейчас хороший повод поговорить снявши мундиры.Первые лекции тем не менее вызывали страшное возмущение, ропот, просто гнев.Но, поскольку я никогда не перехожу на личности, они постепенноуспокаиваются... -- Вы там как психотерапевт? -- Нет, нет. -- Или это как снятие порчи? -- Нет, я просто объясняю, что к чему, помогаю людям понять. Помню,рассказывал я им про пытки... -- Они небось в ответ кричали: "А то мы не знаем!" -- Нет, они кричали: "Никогда, отродясь не было никаких пыток!" Тогда япостепенно подвел их к теме с другой стороны: "Если вы надзираете и бдите,так должны знать, сколько у вас отделений милиции и в каких бьют, а в какихнет". -- "Конечно, -- кричат, -- знаем!" "Ну, вот видите... Слыхали, значит,про пытки! А говорили, что не бывает такого!" И тут до них доходит, как жеони прокололись... -- То есть вы их ловите, подлавливаете? -- Скорее, помогаю быть искренними. И вот самый суровый прокурор,громче всех возмущался, говорит: "Приеду домой и сразу в плохих отделенияхпосажу своих помощников! При прокуроре-то всяко не будут бить". -- Это хорошее, правильное, нормальное решение? -- Нормальное, но не настоящее. По-хорошему, там надо не прокурора, а,наоборот, дежурного адвоката сажать. Но они его не пустят! Им же надосначала чистосердечное собственноручное признание получить. А адвокатпомешает, скажет -- сиди молчи. К ним ведь если попал человек, так они егонепременно должны посадить, прав он или виноват. -- Слушайте, а зачем им это все? Они ж не садисты, не маньяки? -- Конечно, не садисты! Просто система так работает. Если они далисанкцию на арест, а после человек оказался невиновным, то прокурора могутлишить премии, затормозить очередную звездочку. У них там в приказахГенерального прокурора объясняется: если был арест, а после арестованногооправдали -- это ЧП, за это накажут. (Я сам документы читал.) Это вынуждаетпрокуратуру добиваться для арестованных обвинительных приговоров, даже еслидело сшито "на живую нитку". -- А что б им с другого конца подойти -- не арестовывать ни за что? -- Ну, это для них слишком сложно. Неквалифицированные работникипредпочитают ограничиваться простыми формами контроля. Вот, например, когдак ним приходит жалоба на незаконный арест, нет смысла ее рассматривать. Ведьприговор скорей всего будет обвинительный, гарантия -- девяносто девятьпроцентов! Это статистика...Как пользоваться дышлом -- И что ж, справедливость в наших судах невозможна? -- Вообще справедливость имеет какой-то шанс только в состязательномпроцессе. Но состязательность в наших судах отменил еще Петр: "А суду иочным ставкам не бывать, а все дела ведать розыску". Инквизиционный же суд-- вот такой, как у нас, -- вообще мало связан с идеей справедливости. Онобслуживает чьи-нибудь интересы, правильно или ложно понятые. -- Так вы скажите -- чьи? -- В лучшем случае интересы борьбы с преступностью. А на самом же делесплошь и рядом -- справедливость корпоративно понятую. Приговор придумываютне по справедливости, а такой, чтоб и прокурор был доволен, и вышестоящаяинстанция не отменила. -- Понятно, закон -- что дышло. А как им ворочают? Вот что, если надопринять по делу определенное решение, так начальство вызывает судью и учитего жить? -- Ну, если судят безвестного хулигана, то кому ж он нужен -- его какхотят, так и судят. А если дело важное, если оно связано с городскимимуществом, с родственниками высокопоставленных лиц, с политикой... Особеннос выборами! Вот, например, во время местных выборов в суд подаются жалобы надействия избиркома. Как их рассматривать? Не угадаешь -- считай, потерялкресло. Вообще суды -- вопреки Конституции -- содержатся в основном за счетместных бюджетов. А еще ж квартиры судьям надо получать. Всегда местнаявласть может нажать на суд! Сверху председателю суда объясняют, какой нуженприговор, и он расписывает дело кому-то из своих доверенных судей. Это ж вамне федеральный округ Колумбия, где все дела распределяются по жребию! -- Но и начальству же тоже трудно! Справедливость -- одно, а вашемубрату судейскому надо же квартиры давать. -- Да, да, понятно... -- Квартиры... Вот у вас какие жилищные условия? -- Трехкомнатная квартира на троих. -- Вот видите... Вам хорошо, а другим? Теперь деньги: их где дают, как? -- Это дело "черной" адвокатуры. Приходит адвокат к своему дружку судьеи договаривается насчет приговора. А еще лучше, если он со следователемпоговорит. И поделится гонораром. -- Ну, тут можно утешаться вот чем. Кто-то мудрый сказал: "Не требуйтеу Бога справедливости. Если б он был справедливым, то давно б вас всехнаказал".Феодализм -- Если сейчас попытаться описать нашу жизнь не из желаемого, но пофакту, если глянуть на нас непредвзято -- какие термины вы бы применили? -- У нас нормальное неправовое государство, причем не самое плохое изнеправовых. Управляют нами не законы, а личное усмотрение начальства. Этоуправление вотчинного семейного типа, то есть типичный феодализм. Феодал --отец своим подданным, а они ему должны быть как дети. Если холопам сразудать демократические свободы и зауважать права личности, то это будетпосягательство на власть феодала. Что очень плохо: ведь другой власти притаком строе не бывает! Приятно, что феодальный способ правления намногопрогрессивней, чем рабовладельческий строй (который у нас недавно былсвергнут). А теперь систему разлагает еще более прогрессивная формация --капитализм. К власти идет денежный мешок, он ломает загородки междурегионами и постепенно ограничивает власть феодалов. Этот замечательный иочень полезный, хотя и стихийный, процесс идет в хорошем темпе: смотрите,как заметно подточился феодализм за последние пять -- семь лет! В общем,наше общество устроено разумно, все идет как надо, ситуация понятна, будущеепредсказуемо. К сожалению, большие ресурсы отвлекаются на поддержаниеиллюзии того, что у нас якобы демократия и правовое государство. Этоделается для успокоения слабонервных и наивных, которые не понимают: ничегоне изменится, пока не созреет историческая необходимость. -- Но пока не созрела эта историческая необходимость и нет денег,нельзя ли бесплатно -- как в американском кино -- завести такой порядок,чтоб всякий арест немедленно подтверждался судьей? (Вообще если б этизаокеанские боевики с их маниакальным уважением к писаным законам у нас непоказывали, то с вами б вообще никто разговаривать не стал.) То это тожебудет посягательством на власть феодала? -- Да, будет посягательством. И кроме того, некогда судьям дежурить, уних и так средняя нагрузка -- сорок дел в месяц. -- Особенность феодализма -- низкая цена человеческой жизни, а права идостоинства личности при нем вообще не принято обсуждать. Так? -- Вот в феодальной Англии как проводилась чистка переполненных тюрем?Приезжал шериф и в зависимости от настроения всех выпускал или, напротив,всех вешал. Вот и у нас в прессе были предложения отменить мораторий насмертную казнь и смертников побыстрей расстрелять, а то якобы они многопроедают. А их всего-то пятьсот человек -- прям объели страну! -- Так что, у нас время для реформ еще не пришло? -- Нет, просто одновременно с реформами надо вести просветительскуюработу. Чтоб люди, которые принимают решения, учились их принимать на основеновых, правовых стандартов. -- То есть вы и сами понимаете, за что вас не любит начальство? Онознает, что не надо гнать лошадей, не надо спешить с реформами, когда у настакое состояние умов. Вы тоже ведь не требуете немедля навести порядок иуповаете на медленный прогресс. Газеты потихоньку будут пописывать прогуманизм, ТВ американскими детективами приучит нас к правам человека -- и,гляди, нравы постепенно поправятся, так? -- Да, все должно постепенно делаться. Те же суды присяжных хоть имедленно, но переустраивают среду вокруг. Вслед за ними и простые судыначали исключать из дела доказательства, добытые с нарушением закона, --вот, есть теперь такая процедура! Это культура, это как мытье рук перед едой-- приказным порядком не введешь, пока люди сами с этим не согласятся и непримут как свое. И еще нужна политическая воля. Надо, чтоб царь был освободитель иреформатор и чтоб строго спрашивал с чиновников за подготовку и проведениереформ. А то когда ввели суды присяжных, так я сам ездил по стране, правдамии неправдами выторговывал здания под эти суды. А ведь можно было из Москвыстрого приказать! Но -- нет, не приказали, сказали -- сам выбивай, если тебенадо. И это, заметьте, в лучшие времена президентской заботы о реформе -- дотого как Филатов с Ореховым нас разогнали.Конвейер или служение? -- Вы диссидент? -- Да нет... Или, если вам угодно -- диссидент в советском пониманииэтого слова. Тогда диссиденты указывали власти на то, что она должна быласоблюдать собственные законы. И я теперь указываю. -- Вы -- идеалист? -- Да. В том смысле, что у меня есть идеалы, за которые я сражаюсь.Это, например, идея правды. Верующий ли я? Да, конечно. Если говорить о моихидеалах, то они, собственно, вмещаются в короткой фразе из манифестаАлександра Второго: "Да правда и милость царствуют в судах". Иногда народные заседатели меня спрашивают: "А что будет вам, если мыпримем такое-то решение?" Я им отвечаю: "Наши неприятности ничто посравнению с неприятностями подсудимых. Нас поругать могут, а у них -- жизньотнять". -- Получается, что вы один хороший, а все плохие? -- Не так. Тут важно, как человек относится к правосудию: как кпроизводственному процессу или как к служению. Для части моих коллег дело --это некий полуфабрикат, который нужно довести до кондиции, то есть дообвинительного приговора. И побыстрее. На президиуме за день могутрассмотреть шестьдесят дел зараз! Судьи не в состоянии в эти дела вникнуть,и в конечном счете получается, что все решает молоденькая девочка без опыта,без образования -- та, что готовит к заседанию бумажки. Это страшныйконвейер... -- Обычно судьи в Бога не верят, вы тут в явном меньшинстве. -- Не верят... -- И что, в этом -- проблема? -- Нет, это не важно, у атеиста тоже есть совесть. -- Интересная точка зрения! Ну-ка, расскажите, каким же вы видитемеханизм совести у атеиста? -- Даже у атеиста может быть ответственность перед собой. Когда человекне хочет в своих глазах быть мерзавцем, -- вот и механизм. -- Вы ведь не можете вот в этих терминах говорить со своими коллегами-- служение или конвейер. Вы скажете -- "служение", так над вами ведьсмеяться будут, а? -- Да, сейчас не всем понятно. Но пройдет время, и будет понятно. -- Вы с ними говорили в таких терминах или нет? -- Нет. С человеком надо говорить понятным ему языком. -- Кто с вами по эту сторону баррикад? -- Масса народу. -- Кто, кто это? Могут ли эти ваши люди принимать решения на высокомуровне? -- Ну это профессора, доктора, адвокаты... -- Вот там на самом верху, где вы вращались, -- видели вы настоящихгосударственных мужей, которые все понимают и делают добрые дела хотя бытайком, как Штирлиц? -- Что-то не припомню... Хотя... Бурбулис претендовал на такую роль! Ноон и справлялся слабо, и еще оказался плохим аппаратчиком: не удержался...Поэзия Пашин точно не такой, как все: он не только не пьет и не боитсяначальников, но еще и сочиняет стихи, которые начал публиковать еще вшестнадцатилетнем возрасте в журнале "Пионер". Пару лет назад у него вышлакнижечка под названием "Побег". Автор уверяет, что имел в виду непенитенциарное, но ботаническое значение слова. Издатели представили сборник в таких терминах: "Это философская,любовная и, так сказать, судебная лирика". "Так он вот почему такой смелый! Потому что поэт! Он просто создаетсебе биографию, ему выгодно лезть на рожон!" -- попрекнете вы его. Что на это ответить? У каждого свободного человека своя причина бытьсвободным; несвободные тоже, наверно, имеют каждый свое оправдание.Строки из стихов Пашина Меня теснят под свист и гам. Ей-богу, я не лгу, Что знал тиски, но к жерновам Привыкнуть не могу. Талант есть одержимость Богом, Когда, нездешен и колюч, В людском сознании убогом Распишется небесный луч. В судебном зале та же проза: Допросы, речи, приговор. Дух пота и туберкулеза Сочится сквозь стальной забор. Россия! Плети и запреты. Железный обруч на умы. Страна, где лучшие поэты Не зарекались от тюрьмы. И мир проклятьем заклейменных, Должно быть, с этих давних дней Не презирает заключенных И ненавидит их судей. Смешной чужак в своей земле* Сквозь строй пускаясь с путь, Я задыхался. Но в петле Ни спрыгнуть, ни вздохнуть! У заплечных мастеров стать и сила вола Нашу Родину Лубянка изнасиловала. Не видать мне ни свободы и ни счастья, Не раздаривать червонцы и букеты, Потому что мои нежные запястья Опоясали железные браслеты. И когда на ветру поразвеется копоть И с командою "пли!" мы исчезнем во мгле, Старый прапорщик будет "макаровым" хлопать, Добивая лежащих на бурой земле. Сопровождается профессиональным -- из другой профессии -- примечанием:"Современная практика приведения в исполнение смертных приговоров имеет малообщего с картиной, нарисованной романтическим воображением осужденного".Финал -- Скажите честно, вы ведь ненавидите власть, которая давит правосудие? -- За что ж ненавидеть? Тигр ест мясо -- это нормально. -- Причем давит себе же, в общем, во вред и не может остановиться. Этоможно сравнить с алкоголизмом, правильно? -- Правильно. -- А нет у вас чувства одиночества, что вот-де до чего ж мало нас,порядочных людей? -- Порядочных людей очень много. Очень много. 1998 *

Как пройти путь от студента юрфака до заслуженного юриста РФ, стать одним из авторов первой судебной реформы в постсоветской России, поставить рекорд по количеству удовлетворенных обжалований о прекращении полномочий судьи, освоить профессию телеведущего рассказывает федеральный судья в почетной отставке, заслуженный юрист РФ, член-корреспондент Международной академии информатизации, член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, профессор ГУ-ВШЭ, к. ю. н. Сергей Пашин .

Путь в профессию, или "Мог быть дельным человеком, но зазевался и – отстал"

Сергей Анатольевич, Ваши родители имели техническое образование. Дедушка, Иван Матвеевич Пашин, в послевоенное время был репрессирован, его реабилитировали лишь после смерти. Эти факты уж точно не способствовали поступлению на юрфак. Мало того, в одном из интервью Вы сказали, что родители отговаривали Вас от занятия юриспруденцией. Что все-таки повлияло на Ваш выбор профессии?

Эстетичность, красота судебных процедур. Я воспринимаю процесс как элемент культуры.

А в других науках такой эстетической красоты нет?

Есть математики, которые видят поэзию в формулах. Про другие науки я не знаю, но считаю, что право очень близко к поэзии. Не зря законы Солона были сформулированы в стихах. А Рудольф фон Иеринг, сказал, что юридическая фикция – это типичный пример проявления поэзии в праве. И это действительно так.

В школе право не изучают. Вы начали заниматься им самостоятельно?

Да, еще в 5-м классе мне случайно попалась книжка Госюриздата 1956 года, в которой были речи Александра Ивановича Урусова, Федора Никифоровича Плевако, Анатолия Федоровича Кони, Николая Платоновича Карабчевского и других известных юристов. Они на меня сильно повлияли. Кстати, уже тогда я мечтал о суде присяжных.

После окончания юридического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова Вы поступили в аспирантуру. Хотелось преподавать?

Преподавать никогда не хотелось и сейчас не хочется. Хотелось связать свою жизнь с наукой.

А это разные вещи?

Конечно. Преподавание – это во многом театр, работа для других и на других. А наука – работа на культуру и на себя, удовлетворение собственного любопытства. Занятие наукой – это деятельность в виртуальной реальности, уход от нынешней печальной действительности. Наука порождает интеллектуальную эмоцию. А преподавание такой эмоции не порождает.

Там, наверное, другие эмоции – радость за успехи учеников...

Вряд ли, потому что ни один преподаватель не может приписать себе успехи учеников. Ты можешь направить человека, подсказать ему что-то, но талант – это, скорее, врожденное. Вот талантливым людям надо помогать пробиться, это самое важное. А бездарности сами пробиваются.

Сейчас многие студенты в ущерб учебе идут на подработку, объясняя это тем, что работодателю важнее опыт, чем знания. А Вы совмещали учебу с работой?

Когда я был студентом, я зарабатывал деньги разными относительно честными способами. Один из них – преподавание обществознания в ПТУ и чтение лекций на предприятиях. Вы, наверное, не застали того времени, когда велась культпросветработа? Мне выдавали путевку от общества "Знание", я приходил в техникум или на предприятие и читал какую-нибудь лекцию рабочим в цехах или будущим швеям-мотористкам. Иногда это было в обеденный перерыв, иногда прямо во время работы. Помню, люди стучали по колодкам, делали башмаки, а я им что-то рассказывал... Такая лекция стоила 5,50 руб. – большие деньги по тем временам.

Еще я работал во Временном научно-исследовательском коллективе "Школа" во главе с Эдуардом Дмитриевичем Днепровым, который с 1990 по 1992 года был министром образования России. Я писал для них положения по самоуправлению, составлял договоры. Еще работал в стройотрядах. В общем, стремился как-то подрабатывать.

Едва ли, скорее, я тогда работал ради денег и самореализации. Вот, скажем, на волне горбачевских реформ я писал положение о самоуправлении для ОАО "КАМАЗ". Это был поступок: поехать в город Брежнев, ныне Набережные Челны, общаться там с советом трудового коллектива, договариваться с различными группами, верить, что помогаешь развитию порядочных людей. Это было хорошо. Как молоды мы были...

Как Вы можете охарактеризовать этот период Вашей жизни?

Был такой поэт XIX века – Петр Васильевич Шумахер. Он написал:

Сначала шел я в ногу с веком,
О всякой штуке не мечтал.
И мог быть дельным человеком,
Но зазевался и – отстал.

Это про меня.

Романтический этап судебной реформы, или Сергей Пашин и законотворчество

Давайте поговорим о Вашей работе в Государственно-правовом управлении Президента РФ, в затем в Правовом управлении Аппарата Госдумы. Вы там занимались законотворческой деятельностью. Что чувствует человек, которому доверили быть автором целого ряда законов о судебной системе?

Видите ли, я сам себе доверил эту работу. Это во многом было частным делом. При Борисе Николаевиче Ельцине работать было легко. Этот святой человек из тех документов, которые я для него готовил, подписал все. Многое удалось, потому что первые руководители ГПУ С.М. Шахрай и А.А. Котенков и помогали, и защищали.

А ответственность чувствовали?

Да, конечно. И колоссальную. Это было время, когда бюрократический аппарат пришел в движение и из стального и гранитного монолита превратился в некое мягкое поле, на котором можно было выращивать всякие светлые идеи. Этот период длился недолго. Я его называю "романтический этап судебной реформы". Воспользовавшись этим, можно было сделать что-то для страны, например, суд присяжных. Что я и сделал.

Наверное, появление в России такого института, как суд присяжных – Ваша самая большая радость?

Несомненно. Когда я носился с судом присяжных, все говорили, что я с ума сошел и никогда в России этого института не будет. Помню, я еще был аспирантом, меня пригласили в Мособлсуд рассказать про разные составы судебных коллегий. И вот после выступления вопрос из зала: "Так вы за суд присяжных?" Я отвечаю: "Да". А один пожилой судья встал и говорит: "Никогда в России не будет суда присяжных. Я 28 лет сужу и сажаю, сужу и сажаю, сужу и сажаю, и все мы сажаем, сажаем... Скоро в стране медаль будут выдавать: "Несудимый". И где вы найдете 12 несудимых, чтобы вынести решение?" Но ведь сделали.

Сделали. А что Вы скажете о проводимой сейчас судебной реформе?

Слияние судов – это не реформа, а деформация. Правительство принимает решение о развитии судебной системы: сколько компьютеров поставить, сколько кабинетов сделать, сколько судей получат новые квартиры. Это обеспечение функционирования системы, а не ее развития.

Смысл в слиянии судов состоит лишь в том, чтобы система не застывала. Правильные начальники все время тасуют номенклатурную колоду. Никто не должен чувствовать себя защищенным, в особенности судьи. Поэтому и получается, что прикажут – в Петербург поедут, прикажут – в Хабаровск.

Точно такой же урок был преподан КС РФ, когда указом Президента РФ от 7 октября 1993 г. № 1612 " " приостановили его полномочия. А зачем? Да чтоб не баловали и не ударялись в "бесплодные мечтания"!

Сейчас Вы занимаетесь законотворчеством в Совете при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека. Расскажите, над чем работаете?

В настоящее время готовлю законопроект о восстановлении народных заседателей по разным категориям дел, например, при рассмотрении ходатайства об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу.

Как Вы считаете, у этого законопроекта есть шансы стать законом?

Капля точит камень не силой, но частым падением. Надо попробовать.

Справедливость и Мосгорсуд

Работая федеральным судьей, Вы выносили около 7% оправдательных приговоров, что существенно превышает средний показатель [по статистике Судебного департамента при ВС РФ в 2013 году в России было вынесено 0,74% оправдательных приговоров. – Ред .].

Да, это правда. Коллеги называли это поиском дешевой популярности. Мне одна пожилая судья как-то так и сказала: "Сергей Анатольевич, вот Вы оправдываете всех – ищите дешевой популярности".

А что же другие не пользуются такой же "дешевой популярностью"?

А у них она не дешевая, а дорогая. Важна же целевая аудитория. Одно дело – популярность в ФСБ России, прокуратуре, а другое дело – у каких-то зеков. Это неинтересно. Вот была в Мосгорсуде судья по прозвищу Зинка-червонец, вот у нее была не то, что популярность – слава. Все знали, что меньше 10 лет она не давала, а смертные приговоры выносила легко и с улыбкой. И ни о чем никогда не жалела. Она меня как-то наставляла на путь истинный: "Хорошая о Вас слава, Сергей Анатольевич, добрый Вы. Я такой глупой не была". Очень милая женщина, до старости сохранила элегантность. Вот это – человек на страже государственных интересов, у нее дорогая и правильная популярность.

Что для Вас было важнее при вынесении решения: законность или справедливость?

Я не разделяю этих понятий. Я судил еще с народными заседателями, для которых, понятное дело, важнее справедливость. Поскольку я судья и от росчерка моего пера на бумаге во многом зависит судьба человека, мне было важно, чтобы суд прошел по-справедливости: чтобы не чувствовать себя мерзавцем и иметь возможность спокойно спать. Но справедливость должна быть достигнута законными средствами. Я очень придирчиво относился к доказательствам, недопустимые сразу исключал, выносил в адрес следователя частные определения о нарушении закона.

А в ситуации, что вроде как и Вы, и народные заседатели чувствуют, что виноват человек, а доказательств нет?

Есть презумпция невиновности.

Отпускали?

Конечно. Я не могу сказать: "Вижу, лицо у тебя самое разбойничье. Двадцать лет тюрьмы тебе". Я что, должен судить по наитию? Если бы я был экстрасенсом, я бы так и делал. Но прокурор и подсудимый ведь пришли не за советом к гадалке, а за правовым решением. Если доказательств виновности нет – человек невиновен.

А были ситуации, когда Ваше мнение расходилось с мнением народных заседателей?

Были случаи, когда у нас были незначительные расхождения. Тогда я оставлял все на усмотрение народных заседателей, все же их двое. Но однажды я остался при особом мнении. Это было дело о педофиле, и они лютой ненавистью возненавидели подсудимого и потребовали для него очень сурового наказания, с которым я не соглашался. Я тогда вынес приговор таким, каким они его хотели видеть, но написал особое мнение и приложил к приговору. При пересмотре дела ВС РФ согласился со мной и смягчил наказание. Осужденный вышел на свободу, так и не доехав до колонии.

В одном из интервью Вы признались, что во время работы с народными заседателями говорили им: "Решайте дело по справедливости, а я напишу так, чтобы приговор не отменили". Такую возможность давали пробелы в законодательстве? Или многовариантность в трактовке закона – явление нормальное?

Вы задали очень сложный вопрос, об этом можно написать много трактатов. Здесь дело не в пробелах закона, а в том, что мотивировка приговора пишется для внешнего адресата, для ВС РФ. Кроме бюрократического удобства вышестоящего суда смысла в ней нет. Скажем, английский судья обиделся бы, если б ему сказали, что он должен писать какую-то мотивировку. В Англии судья произносит свое решение, оно вносится в протокол судебного заседания и на этом все заканчивается. Если суд хочет что-то сказать подсудимому, он говорит, но обязанности растолковывать свое решение и писать многопудовые тексты у него нет. Я считаю, что это правильно.

Любое решение принимается под влиянием множества психологических, гносеологических и других факторов, а нормативные акты служат лишь общими ориентирами. После Судебной реформы Александра II 1864 года закон бессилен объяснить судье, как выносится приговор. До этого времени был инквизиционный процесс с формальной теорией доказывания, и судья был жертвой алгоритма: есть показания двух свидетелей – ставлю плюс, нет "совершенного доказательства" – минус. Сейчас у нас состязательный процесс, в котором оценка происходит по внутреннему убеждению. Я могу написать одно, чтобы понравилось вышестоящему суду, но причины моего убеждения совершенно другие, скрытые от постороннего глаза. Иными словами, в области оценки доказательств закон теперь никаких предрешающих позицию судьи рецептов не дает; это положение так и называется – "свободная оценка доказательств". В юридической же области работа судьи – это не механическое законоприменение. Судья устанавливает, в чем заключается правильное, справедливое, правовое решение, обнаруживает подкрепляющую его суждение норму права (пусть и неписанную), подбирает близкую по смыслу норму закона, истолковывает ее в верном духе, ссылается на нее в приговоре.

Небезызвестный сочинский судья Дмитрий Новиков в одном из интервью признался, что судей учат уметь писать по одному и тому же делу оправдательный и обвинительный приговоры, да так, чтобы и тот, и другой устоял в ВС РФ. Вы слышали об этом?

По большей части наши судьи, особенно низовых звеньев, не очень образованы. Это заочники со всеми вытекающими последствиями. Поэтому судей, которые так ловко могут жонглировать своими мотивировками, не так много. Наверное, есть такие профессионалы, но они на вершине пирамиды.

По этому поводу есть славный анекдот. Английский суд рассматривает дело об убийстве. Как Вы знаете, в английском суде барристеры – это адвокаты, которые могут наниматься полицией и тогда выступать в качестве обвинителя, или наниматься подсудимым и выступать его защитником. То есть сегодня он может быть за обвинение, а завтра – за защиту. И вот барристер-защитник произносит блестящую речь, после чего присяжные совещаются и оправдывают подсудимого. Барристера стайкой окружают молодые коллеги и с восхищением говорят: "Какая блестящая речь! Как великолепно Вы добились его оправдания!", на что адвокат с сожалением отвечает: "Знаете, мои ученые друзья, как жаль, что я не был на противной стороне – тогда бы его точно повесили".

Во время работы в Мосгорсуде были попытки давления на Вас со стороны правоохранительных органов?

Завуалированные. Например, мог позвонить полковник ФСБ России и рассказать мне мою биографию с указанием на мое хобби, а также напомнить, в какой детский сад ходит моя дочь.

Страшно было?

А чего мне бояться? Это подсудимому надо бояться: его проблемы гораздо серьезнее, чем мои. Ну не буду я судьей, и что от этого изменится? Служебной квартиры у меня не было, в санаторий "Электроника" не ездил, а деньги, даст Бог, и так заработаю.

Один из самых провокационных Ваших приговоров – назначение наказания в виде 10 лет лишения свободы условно за убийство с особой жестокостью.

Да, я помню это дело. Убийца – Наталия Владимировна К. из г. Камешково Владимирской области – милая женщина. Она приехала в столицу заниматься проституцией после того, как закрылся завод, на котором она работала. В Москве попала в руки сутенера, который отобрал у нее паспорт и в течение четырех месяцев насиловал и избивал. Тогда женщина не выдержала и нанесла ему более 70 колотых и резаных ранений. Я пришел к выводу, что преступление она совершила в состоянии накапливающегося аффекта, но в то время закон такого состояния не признавал, упоминая лишь о внезапно возникшем сильном душевном волнении. Пришлось ссылаться на статью об убийстве с особой жестокостью, как и требовал государственный обвинитель – тоже, кстати, приятная во всех отношениях молодая дама. Когда я вынес этот приговор, мои коллеги приходили ко мне и в шутку щупали лоб со словами: "Не заболел ли ты? Ох, отменит ВС РФ приговор! Будут у тебя проблемы!" Но ВС РФ меня поддержал; а через несколько лет, когда закон признал-таки накапливающийся аффект, и смягчил квалификацию. Потом многие сильно удивлялись: "Как это произошло? Почему?"

Судья из Сочи Дмитрий Новиков после своего освобождения из-под стражи сказал, что побывав за решеткой, он пожалел о многих вынесенных им приговорах. В Вашей практике были приговоры, о которых Вы жалеете?

Ну, я еще не сидел, может быть, посадят – пожалею.

И все же, есть решение, о котором думаете: надо было помягче приговор назначить, или надо было избрать в виде меры пресечения не арест, а подписку?

Ну что Вы! Я, наоборот, очень не любил, когда кто-то под стражей сидит. Были случаи, что я из отпуска выходил, чтобы человека освободить. И причем ни разу не ошибся. В России же есть прецеденты прекращения судейских полномочий за то, что суд освободил или не продлил срока содержания под стражей, и человек сбежал. Так вот, у меня никто не сбегал.

Хотя, казалось бы, при чем тут судья? Он же не экстрасенс.

Проблемы создает наша процессуальная теория, фиктивно-демонстративная. Предполагается, что судья – немножко еще и пророк и должен точно знать: сбежит человек или не сбежит. И поскольку он этого не знает, то пусть лучше человек сидит: если обвиняемый сбегает из СИЗО, то и отвечать будет начальник СИЗО, а вот если убежит после замены ареста на подписку о невыезде – платить по счетам судье, чтобы не миндальничал. Аналогично, судья должен, вынося приговор, установить и обосновать, что пять лет лишения свободы не исправят человека, а пять лет и три месяца исправят и перевоспитают. На этих советских ученых фикциях все замешано.

А Вы знаете случаи, когда кто-то радовался, узнав, что дело попало к Вам?

Коллеги рассказывали, что подсудимые заявляли перед ними ходатайства, чтобы дело передали мне. Были, впрочем, подсудимые, которые разочаровывались в исходе процесса под моим председательством: надеялись, по наивности, на попустительство, а нарывались на справедливость. И большая роль в отправлении правосудия, конечно же, принадлежала народным заседателям.

Вы – единственный судья, в отношении которого два раза отменяли решения о прекращении полномочий.

Да, это почти рекорд.

Ваша дальнейшая отставка была связана с этим фактом?

Конечно. В такой напряженной обстановке больше работать не хотелось.

Вы жалеете, что ушли из Мосгорсуда?

Трудно сказать. Я там пользу приносил. Адвокаты водили на мои процессы стажеров, студенты и аспиранты делились замыслами. Некоторые мои решения имели прецедентное значение, часть из них публиковалась в Бюллетене ВС РФ, в обзорах судебной практики. Что-то было полезное.

У нас же нет прецедентов...

Неправда, у нас есть прецедентное право. Вы можете найти массу судебных решений, которые оказали влияние на судебную практику в России. И они прецедентны, и на них ссылаются в суде. И судьи их держат под рукой. Просто у нас это искорежено и выглядит не так, как, скажем, в Англии. Прецеденты у нас не признаются, но используются в качестве "теневого законодательства". Плохо, что вышестоящие суды, навязывая свои подходы нижестоящим судьям, не считают себя связанными прецедентами. Когда им говорят: позвольте, вы же аналогичный вопрос решили иначе, то они отвечают: "Ну, у нас нет прецедента". Вот для чего все это. Что хотим, то и творим.

Вы подали документы и блестяще сдали экзамены на вакансию судьи ВС РФ, но Высшая квалификационная коллегия судей РФ не отдала за Вас большинства голосов. Может, за эту работу стоило побороться?

А я боролся, обжаловал данное немотивированное решение в ВС РФ, но это не принесло результата. А ведь одновременно со мной Высшая квалификационная коллегия судей РФ рассматривала заявления людей, не являвшихся заслуженными юристами РФ и не служившими судьей ни дня – и рекомендовала их. Ну, Бог им в помощь.

Раньше говорили: "Плох тот юрист, который не мечтает стать судьей". Сейчас все больше выпускников стремятся к работе в коммерческих структурах, профессия судьи становится менее популярной.

Это индикатор. Если юристы не хотят идти в судьи – значит, правовое государство пробуксовывает или его вообще нет. Во всех цивилизованных странах карьера юриста завершается судейским креслом. Если судейская должность не популярна, значит судьи – часть вертикали власти, простые чиновники. И тогда юристы тяготеют не к судейскому возможности принимать мудрые решения и развивать право, а к деньгам.

Как, на Ваш взгляд, решить эту проблему?

Обеспечить реальную независимость, несменяемость и неприкосновенность судей. А у нас как делают: если профессия судьи не престижна, так давайте запретим публикации с критическим разбором решений, запретим судьям давать интервью, не будем писать про коррупцию в судебной системе. Это не выход. Только открытость и справедливость при вынесении судебных решений приведет к тому, что судей будут уважать, а то и любить в народе.

Каким Вы видите идеального судью?

Судья – это особый склад ума и тип характера, а может, и особая конституция. Его нижняя часть должна быть тяжелой, а верхняя – представительной. Чтобы даже когда судья спит, он все равно внушал трепет.

Кроме шуток, как привлечь в суд хороших специалистов?

Если будет честный конкурс, то в систему попадут лучшие, а не наиболее покорные и лояльные.

Ученый, преподаватель, ведущий, поэт

После отставки из Мосгорсуда Вы уехали в США. Чем было вызвано такое решение?

Когда во второй раз прекратили мои судейские полномочия и я остался без работы, меня пригласили в США заниматься научной деятельностью. Я согласился. А когда мои полномочия были восстановлены, я пришел к исполняющей обязанности председателя Мосгорсуда Ольге Александровне Егоровой и сказал, что меня пригласили в Америку, когда я уже не был судьей. Я не могу обмануть людей, которые пришли мне на помощь в трудной жизненной ситуации, но если позволите, я туда поеду, а потом вернусь к Вам. Но она не захотела этого.

В США были наслышаны о моих подвигах на ниве законотворчества и поручили мне работу по обобщению российского опыта. Я рассказывал о том, как проходила судебная реформа в России, писал научные труды, но главное: у меня была возможность работать в американских библиотеках. Это было в начале двухтысячных, и в Америке уже тогда были великолепные компьютеры, с отличными поисковыми системами. В общем, работа для меня оказалась очень полезной.

Сергей Анатольевич, Вы читали лекции в Гарварде, Йельском, Нью-Йоркском и Бостонском (штата Массачусетс) университетах, сейчас преподаете в Национальном исследовательском университете "Высшая школа экономики". Как Вы считаете, отличается ли способ преподавания юридических дисциплин в США и России?

В Америке у меня были маленькие курсы, поэтому нельзя сказать, что я оказал влияние на йельскую или гарвардскую систему преподавания. Привычка американских преподавателей учить, сидя с группой на газоне, весьма меня впечатлила. У нас-то по газонам, как по минному полю, даже не ходят. И еще из того, что сразу бросается в глаза: американские студенты стремятся выжать тебя досуха, получить все по максимуму. А наши студенты наоборот, даже если платят за место в вузе.

Наших лишь бы не трогали...

Ну во многом это так. В каждой группе есть человека по три-четыре, которые действительно учатся, вот с ними стоит работать.

Еще в США у студентов своеобразный взгляд на вещи. Если они видят, что кто-то списывает – обязательно заложат. Логика у них такая: он же хочет стать специалистом. А у нас наоборот: словчить, обмануть. Я всегда студентам говорю: меня обмануть легко, а себя как?

Вы же не только у студентов экзамены принимали, но и у будущих адвокатов.

Я был членом квалификационной комиссии при Адвокатской палате г. Москвы в течение восьми лет, с самого первого дня ее образования. И на базе этого опыта я студентам, стремящимся в адвокатуру, часто рассказывал про интересные дисциплинарные производства. Вот ошибся адвокат в инстанции и не туда обратился, или, например, забыл, что подростка нельзя заключить под стражу за преступление небольшой тяжести и не подал жалобу – все, клади адвокатский билет на стол. Вот так пытался людей мотивировать.

Девяносто процентов выпускников приступают к работе, сопровождаемые фразой: "Забудьте обо всем, чему Вас учили". Действительно, теория сильно расходится с практикой.

У нас нет хорошей теории, у нас теория советского толка.

Может, пора изменить стиль преподавания и больше времени уделять практическим занятиям?

Есть образование и подготовка. Если вы хотите быть кузницей кадров, например, для прокуратуры – готовьте студентов одним образом. Водите их на практику, объясняйте, что слово "постановление" надо писать сверху, а подпись ставить внизу. Вы получите профессиональных автоматов в лучшем случае. Если вы хотите их образовывать – надо читать римское право. Например, в Гарварде ему уделяется два семестра. У Виктора Гюго в "Соборе Парижской Богоматери" описано, как работает суд по делу колдуньи. Разве учили французские школяры право Франции? Разве знали, на сколько оборотов положено закручивать "испанский сапог"? Нет, они учили римское право и это их образовывало. А у нас по-другому. В России считается, что надо впихнуть в голову студента как можно больше знаний, тексты всякие изучить. А толку? Так что если вы хотите образовывать элиту общества, надо работать по-другому, с минимальной оглядкой на дурную практику и ведомственных ученых.

Участие в качестве ведущего в программе "Суд идет" на НТВ – попытка поиграть в свой собственный, идеальный суд? Расскажите об этой передаче.

В этой передаче разбирали реальные дела. Например, человек уже осужден и отбывает наказание, при этом виновным себя не признает. Он обращается в телесуд, который работает в режиме суда присяжных. Аппарат передачи записывает телевыступление этого человека из колонии, собирает реальных свидетелей преступления, материалы дела, насколько это возможно. То есть по сути это был пересмотр в надзорной инстанции.

Расскажите о каком-нибудь запоминающемся деле, рассмотренном в программе "Суд идет".

Одним из первых было дело подростка из Липецка по фамилии Ш., которого обвинили в двойном убийстве. Суд признал его виновным и назначил наказание в виде 10 лет лишения свободы. Кстати, уходя на пенсию после этого приговора, судья получил звание Почетного ветерана суда и подарок от коллег: золотую мантию. Я любовался ею в Липецком музее. Так вот, тогда в телесуде подростка защищал Михаил Юрьевич Барщевский, со стороны обвинения был прокурор (прокуратура с перепугу стала на все передачи присылать прокуроров, чтобы не ударить в грязь лицом). И телеприсяжные оправдали подростка.

Нет. Но это имело общественный резонанс, зрители и СМИ много писали об этом. Кто-то возмущался, как на основании таких доказательств можно осудить человека, кто-то поддерживал приговор. Это как раз и есть средство повышения авторитета суда. Суд не прячет голову в песок: хотите прочитать приговор – вот он, нужен протокол – берите, желаете интервью – пожалуйста. Не боюсь. Это и есть открытость судебной власти, ее уважение к народу.

Авторы передачи заботились не о законности, так как законность – это дело ВС РФ, а о том, чтобы человек, который упорно твердит о своей невиновности, достучался. ВС РФ может это слышать или не слышать, но человек получил некоторое удовлетворение. Конечно, если бы ВС РФ прислушивался к решениям телесуда, было бы хорошо...

А были случаи, что присяжные в телесуде выносили обвинительный приговор?

Да, было и такое. Скажем, так случилось по одному из печальных дел о покушении на судью из мести за вынесенный приговор. Присяжные ответили осужденному: "Виновен!".

Как пересмотр реального дела в телесуде коррелируется с законом?

Это народный контроль, или, как называет это Европейский суд по правам человека – общественный контроль за правосудием. А если Вам нужны прецеденты, то они были. Например, в 1933 году в фашистской Германии был Лейпцигский процесс, дело о поджоге Рейхстага. Обвинялся провокатор Ван дер Люббе и болгарские коммунисты, в том числе Георгий Димитров. Тогда в Лондоне антифашисты организовали параллельный контрпроцесс, на котором обвинили в поджоге Рейхстага самих нацистов.

После передачи "Суд идет" Вы были ведущим программы "Федеральный судья" на Первом канале.

Программа "Федеральный судья" уже не преследовала таких благородных целей. Это был коммерческий проект, и основной смысл моего в нем участия – эстетический, потому что некоторые судьи стали копировать манеру председательствовавшего. Мне писали из разных регионов, чтобы сообщить, что после передачи судьи начали благодарить свидетелей за данные им показания. Одно это уже очень хорошо. Ведь во многих судах происходит наоборот: человек пришел, потратил время, а на него еще и накричали.

Может быть когда-нибудь по примеру передачи и металлические клетки уберут из залов суда?

Я очень надеюсь на это. Когда я пришел на телевидение, то сразу сказал, что подсудимый должен сидеть рядом со своим адвокатом. На Первом канале на это пошли (слава продюсеру А.В. Левину!), а на НТВ нет. Клетки – позор нашего правосудия. И появились они в 1994 году, даже при большевиках их не было, врагов народа судили не в клетках, хотя и убивали в подвалах.

В "Федеральном судье" Вам говорили, какое решение вынести?

Я сразу поставил условие, что не буду играть в этот суд, если не я выношу решение. Сначала речи писали для прокурора и адвоката, потом и от этого отказались. Режиссеры мне конечно намекали, что им нравится, но я всегда это игнорировал. У них цель – рейтинг, а у нас другая цель.

А какая у Вас была цель? Вы допускали, что через телевидение, в том числе развлекательное, можно оказывать реальное влияние на судопроизводство в России?

Да, во-первых, эстетическое, об этом я уже говорил. А во-вторых, есть западные исследования; установлено, что после телешоу присяжные начинают требовать более веских улик для признания человека виновным. У телезрителей складывается впечатление, что правоохранительные органы чуть ли не всесильны. И кстати, этот эффект проявляется и в российском суде присяжных. Я знаю дело, в котором присяжные оправдали подсудимого, поскольку им не были представлены отпечатки пальцев с ножа, который несколько недель валялся в реке. Это странное влияние. Но и поучительное: готовьте доказательства сверх обычного или доходчиво объясняйте присяжным, почему отпечатков на этом ноже быть не может.

Вы являетесь членом Московской Хельсинкской группы, старейшей в России правозащитной организации, а также членом-учредителем регионального общественного объединения "Независимый экспертно-правовой совет". Эти организации в своей деятельности часто сталкиваются с незаконными решениями судов. После работы в Мосгорсуде у Вас нет ощущения, что оказались по другую сторону баррикад?

Нет, видите ли, судья – это человек не на стороне государства, а на стороне права, гражданского общества. То есть судья – это не проводник уголовной политики, это проводник правовых идей, это тот, кто не дает репрессивной энергии государства отыграться на шкуре человека. По сути, это такой барьер между государством и человеком. Поэтому мы как раз на правильной стороне баррикад. Мы не там, где стреляют. Мы, судьи, не караем и не зачищаем.

Из всех освоенных Вами занятий что самое любимое?

Законотворчество, я тексты люблю писать. Считаю, что это сродни архитектуре: ты не только сочиняешь нормы, но и следишь за тем, чтобы это было гармонично сделано. Красиво должно быть. Это своеобразное творчество, не все могут его оценить, но это творчество.

Сергей Анатольевич, во время изучения Вашей биографии у меня сложилось впечатление, что вся Ваша жизнь связана с юриспруденцией. Даже в выпущенных Вами сборниках стихотворений ("Побег", "Беседка", "Тропы") встречаются судебные мотивы.

На службу в Мосгорсуд я ездил на 11-м трамвае и каждый день проезжал Богородский храм. Вот так в дороге и родилось стихотворение "Милость выше правосудия". Прочитать?

Конечно.

Над церквушкой дождевое сочиво,
А вокруг – трамвайные штрихи.
Наша Богородица отходчива:
Отпускает всякие грехи.

Потому-то в храме многолюдие.
И Она заступится за голь,
Ибо милость выше правосудия,
К боли прибавляющего боль.

Правосудие занимается тем, что к боли добавляет боль. И это плохо. Правосудие должно быть другим. "Да правда и милость да царствуют в судах" – сказал Александр II в 1856 году, и он был прав.

Пользуясь случаем, хочу объяснить некоторым начинающим литературоведам из юристов, что такое "сочиво" в данном контексте. Это, конечно, не еда. "Сочиво" – отглагольный неологизм, образованный по аналогии с "варево" (от "варить"), месиво (от "месить"). "Сочиво" – это от "сочиться". Простите, милостивые читатели и строгие адвокаты, мне эту поэтическую вольность.

Признайтесь, юриспруденция – Ваша самая большая любовь?

Да, конечно. Абсолютно. Это очень хорошее дело, высокое, благородное. И надмирное. Более того, я думаю, что творя правосудие, человек возносит молитву. Моисей говорил про правосудие: "Народ сей приходит ко мне просить суда у Бога". А когда фарисеи упрекнули Иисуса в том, что он исцеляет в субботу, он ответил: "Работая, мы молимся". Так же и мы – работая, молимся.

Отец: Анатолий Пашин Супруга: женат Дети: дочь Образование: юридический факультет МГУ Учёная степень: кандидат юридических наук Профессия: юрист Награды:

и другие

Серге́й Анато́льевич Па́шин (род. 18 декабря , Москва) - федеральный судья в отставке, заслуженный юрист Российской Федерации . Главный инициатор внедрения суда присяжных в России, разработчик необходимой нормативно-правовой базы этого важнейшего правового института.

Биография

По некоторым данным, из-за конфликтов с Председателем суда Ольгой Егоровой дважды был лишён полномочий, но Высшая квалификационная коллегия судей отменяла решения, принятые против Пашина. Сам Пашин не подтвердил наличие конфликта с Егоровой .

В 2001 году ушёл в отставку.

В настоящее время (сентябрь 2009 года) - профессор кафедры судебной власти и организации правосудия Национального исследовательского университета - Высшая школа экономики (город Москва), профессор кафедры уголовно-правовых дисциплин Московского института экономики, политики и права.

В ноябре 2012 года вошел в состав Совета по развитию гражданского общества и правам человека при Президенте РФ .

Законопроекты

Публикации

См. также

Источник

Напишите отзыв о статье "Пашин, Сергей Анатольевич"

Примечания

Ссылки

Председатели Исполнительный директор Действительные члены Постсоветский период 1976-1982

Отрывок, характеризующий Пашин, Сергей Анатольевич

На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l"Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь. – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов, – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ, молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C"est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.

Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.

← Вернуться