На Первом канале заканчивается сериал «Икра». В основу сценария легло знаменитое «Рыбное дело» о коррупции в Министерстве рыбного хозяйства, которое прогремело в конце 1970-х. Прототипом главного героя стал следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Владимир Калиниченко .
Меня покоробило много вещей, - признался Калиниченко. - Работа следователя прокуратуры строится на тонкой психологической борьбе. Там нет ничего примитивного, как это показано в сериале. Я уж не говорю о мелочах. Слышу фразы «ордер на арест», «ордер на обыск», а этих ордеров уже нет лет 50 - обыски проводят на основании постановления следователя. И уголовное дело нельзя открыть - это же не дверь. Его можно завести. Или герой говорит: «Погиб мой друг - следователь ОБХСС». Ну не было в ОБХСС следователей! Слышу такое, и мне становится досадно.
- Какие еще несостыковки заметили?
Герой едет к генеральному прокурору и разговаривает с ним сквозь зубы. Ну ребята! Я понимаю, что фильм художественный. Но не до такой же степени!
- А с вами они не советовались?
Я встречался с создателями фильма. Там менялись сценаристы, режиссеры, актеры. Но ведь можно было посоветоваться со мной, когда был готов сценарий, чтобы я подсказал убрать недоразумения. Мне тут недавно повесили две медали за безупречное служение в Следственном комитете. Собрались ветераны, человек 150 - 160. И теперь неловко перед ними, они будут смотреть и думать: «Записывается в консультанты, а такую фигню позволяет снимать».
- Режиссер говорил, что герой - «человек безбашенный». Вы таким и были?
Чушь! На такой должности у человека не может быть ни авантюрности, ни безбашенности. Я бы и дня не проработал, если бы во мне это было. Слишком высока ответственность. На твоей орбите находятся ой-ой-ой какие люди! А решения, которые ты принимаешь, могут иметь огромные последствия.
- А как вам Павел Майков?
Раз говорят, что я - прообраз героя, почему актер со мной не повстречался? Я бы рассказал многие нюансы. А он по сценарию шпарит и не представляет, что это была за профессия. Меня играет актер, который даже близко не понимает, чем я занимался. Я не говорю, что он бездарный. Но он, к сожалению, не проникся духом...
«Икра». Четверг, 21.35, Первый.
МНЕНИЕ
А слабо снять сагу про полковника-миллиардера Захарченко?
Сергей ЕФИМОВ
Сериалы про резонансные экономические (и не только) преступления советской эпохи на ТВ показывают с завидной регулярностью. Хошь икорный скандал, хошь брильянтовый. Хошь истории разнообразных банд. Все на основе реальных событий. Многие помнят.
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Капитан Колдомасова
Следователь Генеральной прокуратуры Российской Федерации по особо важным делам
Геннадий Максимович Даничкин
© Геннадий Максимович Даничкин, 2017
ISBN 978-5-4483-3554-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Данная повесть является художественным произведением. С вытекающими отсюда последствиями, суждениями и мнениями. Никакого отношения к данной повести, к её написанию и к её изданию, здесь не имеются в виду чисто технические мероприятия по подготовке и непосредственно изданию или напечатанию этой повести в полиграфическом комбинате, не имеет ни один человек, ни группа людей любого рода, ни любые коммерческие предприятия, ни политические объединения, ни правительственные структуры, ни зарубежные образования и любые их граждане, и вообще – совершенно никто и ничто, за исключением непосредственно Верховного Господа, Бога Кршнатки!
Отражает же данная повесть искреннюю и откровенную, от природы и от Господа, Бога, личную жизнь, действия или бездействия, суждения и мнения, в первую очередь главной героини – капитана Колдомасовой – следователя Генеральной прокуратуры Российской Федерации, и искренние переживания исключительно всех других героев и персонажей данной повести. И в некоторой степени – реально существовавшие и существующие события и факты. Кроме того, именно такими, как в этой повести в некоторых её моментах, хотелось бы видеть нашего Президента РФ, всю нашу Верховную Власть в РФ, и всё наше Государство РФ!
Эта литературная новинка – несравнимая по своей искренности, откровению, реальности и правдивости ни с чем и ни с кем, уникальная по своему содержанию повесть «Капитан Колдомасова – следователь Генеральной прокуратуры Российской Федерации по особо важным делам», предназначена для элитного читателя, для передовой, продвинутой молодёжи, для властных структур любого уровня, и для иных желающих граждан, в том числе и зарубежных. Для не желающих граждан, данная повесть тоже будет невероятно полезна.
Приобретя её в свои коллекции, в подарок друзьям и просто так, – вы об этом, никогда не пожалеете!
Хотя бы ради воспитания чувств и людей, эта повесть стоит того!
Кроме того, данная повесть будет вечно актуальной, – пожизненно для каждого человека в этом материальном мире на нашей или на этой Земле, созданной или существующей для всевозможных страданий и болезней. При этом, тщательно знакомясь с её полным содержанием, позволит всем гражданам уже во всеоружии встречать все, без исключения, или те, или иные, возможные тяготы и лишения, встающие у них на пути по всей их жизни, и жизни любых их государств в том числе. К тому же, единоличными и совместно-общественными усилиями, приводить всё в своих государствах в должный порядок вещей, истинно соответствующий строго безопасной в первую очередь, затем нормальной, благосостоятельной и Божественной – в самом широком смысле этого слова, жизни для каждого, без исключения!
С глубоким уважением ко всем, без исключения, читателям – единоличный автор этой уникальной повести и широкой русской здесь словесности, Даничкин Геннадий Максимович.
Глава 1
Дверь открылась. И вошла Лена – секретарь приёмной областной прокуратуры. Моложавая. В общем-то, молодая девушка. Слегка полноватая. Выше среднего роста. Белесая. Со светлыми, обрезанными у шеи волосами, зачёсанными назад. С прямой со всех сторон фигурой. В белой кофточке с длинным рукавом. В светло-синей юбке чуть ниже колен, скрывающей её жирные ноги в коричневых, модельных туфельках. С золотым перстнем с вкраплёнными в него, какими-то мелкими, драгоценными камешками, одетым на указательный палец левой руки. Она закрыла за собой дверь кабинета и, подойдя быстро к краю длинного стола, слегка согнувшись, опёршись на стол обеими руками, почему-то таинственным или заговорщицким тоном выдохнула:
«Валентин Антонович, приехала работник из генпрокуратуры, о котором нам сообщали неделю с половиной назад из Москвы. Стоит в приёмной, к вам».
«Приехала! – отметил про себя Валентин Антонович. – Значит – баба! То есть, легче будет себя чувствовать с ней, чем с мужиком. Хотя, чёрт её знает, что там ещё за баба? Есть бабы – хуже мужика».
Быстро оценив обстановку и избрав мысленно для себя манеру поведения и общения со стоящим за дверью в приёмной работником, вернее, уже известно ему, работницей генпрокуратуры, Валентин Антонович – областной прокурор, начал принимать небрежно-деловую позу в своём прокурорском, шикарном, кожаном кресле и, сделав на своём лице снисходительно-утомлённый, деловой вид, ни о чём больше, не спрашивая, сказал секретарю:
«Просите, пусть войдёт».
Лена выпрямилась, вышла из кабинета в приёмную, и, не закрывая дверь, отойдя в сторону, освободив вход в кабинет, произнесла любезным голосом:
«Проходите, пожалуйста».
Валентину Антоновичу через проём двери никого не было видно, и он, сделав дополнительно, наигранный, не интересующийся посетителем вид, опустил вниз свой взгляд и, прекратив размышлять обо всём, уставился на какую-то бумагу с напечатанным на ней каким-то текстом, и лежащую почему-то, «вверх ногами» по отношению к нему. Услышав звук входящих шагов и, наконец, звук закрывшейся двери своего кабинета, Валентин Антонович лениво поднял глаза.
То, что он увидел, поразило его разум и сознание, и было сравнимо, разве только с блиставшей бесконечно молнией и громом среди ясного, яркого, солнечного, летнего неба, прямо перед ним. У него поползли вверх брови, вылупились удивлённо глаза и невольно отвисла нижняя челюсть.
Постепенно сознание Валентина Антоновича начало приходить в норму, не утрачивая при этом, первого, произведённого на него, впечатления. Брови опустились, глаза наполовину вернулись к прежнему состоянию, челюсть слегка подобралась к первоначальному виду.
Перед ним стояла в общем своём виде, совершенно юная, необычайно блистательная красавица. Чёрные глаза, обворожительно-очаровательная улыбка и невероятно белоснежные зубки в два ряда, цвета самого красивейшего жемчуга на её сияющем, смугловатом от природы и от загара, жизнерадостном, слегка округлённом лице, излучали какое-то детское счастье.
«Может, что сама ещё юная», – подумал Валентин Антонович.
Это живое, жизнерадостное существо, иначе и сказать нельзя, внесло с собой в кабинет, исходящую из себя ауру или атмосферу идеальной чистоты, радости, счастья и живой энергии, заражающей всем этим, всех окружающих. Тончайший, сладко-воздушный аромат её духов или туалетной воды, наполнял пространство вокруг неё, необычайной, нежной свежестью, вызывающей ностальгию по чему-то несбывшемуся, прошедшему. Может, по невозвратной юности.
«Надо будет спросить у неё, как называются эти духи?» – отметил себе Валентин Антонович.
Рост у красавицы, вошедшей в военной форме работника Генеральной прокуратуры Российской Федерации, был выше среднего. Примерно, сто восемьдесят сантиметров.
«Крупняшка», – также отметил Валентин Антонович, судя по её общей комплекции.
Прямой, греческий нос с лёгкой горбинкой, удалённый чуть-чуть внизу от лица, а также миловидные губки молочно-розового цвета, ничем не накрашенные, как и всё её лицо, никогда не знавшее косметики, и такой же миловидный, слегка тяжёленький, усечённый подбородок, украшали лучистым, радостным сиянием тёмные, карие глаза, обрамлённые чёрными, пушистыми ресницами и чёрными, не выщипанными, слегка дугообразными, с изящным, едва заметным прогибом посередине и с лёгким изломом ближе к концам, бровями. Ушки классического размера, вида и расположения, очень мило смотрелись. Верхняя губка оттенялась едва заметным, тёмным, сводящим с ума своей эротичностью, пушонком.
«Как у Шемаханской царицы», – подумал Валентин Антонович по поводу её глаз, ресниц и бровей, и по поводу всего её лица.
Тёмно-каштановые от природы, густые, волнистые, вьющиеся волосы, вырывались из-под пилотки чёрно-синего цвета с бело-голубой окаёмкой в верхней её части, слегка сдвинутой вперёд и в правую сторону, увенчанной спереди, цветной и золочёной, аккуратненькой кокардой, символизирующей правоохранительные органы Российской Федерации. Волосы были собраны сзади и закреплены резинкой с яркими, разноцветными стекляшками, типа чешского стекла, в волнистый хвост, уложенный на грудь поверх левого, отдающего блеском, как и правого, тёмно-синего погона, разделённого вдоль, – узкой, бело-голубой полоской, с металлической, золочёного цвета пуговицей для пристёгивания, с красочным значком-символом, около пуговицы, и с четырьмя металлическими, золочёного цвета звёздочками. Длина этого роскошного хвоста волос была небольшой, но почти достигала линии вершин, вздёрнутых слегка кверху, как это просматривалось сквозь изящный, чёрно-синий, облегающий китель, пирамидок её юных, смуглых, упругих девичьих грудей, «пылающих» необъяснимой, эротичной энергией из-под расстёгнутой в верхней части, белоснежной кофточки с редкими, беленькими пуговичками, надетой под кителем.
Кроме того, на смуглой груди, не доставая немного до основания её «пылающих» пирамидок, облегая её изящную, смугло-загорелую шею, поблёскивала тонюсенькая, золотая цепочка с маленькой, тоненькой, золотой, пластинчатой подвесочкой, изображающей знак Девы в лапах у Дракошика. Верхние две пуговички на кофточке, были небрежно расстёгнуты. Что придавало вместе с хвостом волос, лежащим через погон на груди, единственную, миловидную вольность в безукоризненной строгости и идеальности воинской формы работника Генеральной прокуратуры Российской Федерации, надетой на это милое создание.
«Капитан!? – удивился Валентин Антонович. – Сколько же ей лет? Не розыгрыш ли это? Да ей на вид – восемнадцать, ну, двадцать лет! Когда это она успела дослужиться до капитана? Или чем?» – ухмыльнулся про себя он, в связи с возникшей внезапно, непристойной мыслью в своей голове.
Но последний вопрос и непристойная мысль, продолжения не получили, и также внезапно ушли, вероятнее всего, под влиянием её чистых, сияющих глаз и чистой энергии, исходящей от юной красавицы, стоящей перед ним.
Взгляд Валентина Антоновича скользнул с головы и погон, по красавице вниз. И его неторопливому обзору предстало следующее.
На правом борту кителя в эстетически рациональном месте, как и всё иное на всей её воинской форме, был прикреплён аккуратненький, ромбовидный, голубенький с красненькими символами, обрамлённый беленькими окантовками, значок, указывающий на то, что его владелец имеет высшее, государственное, юридическое, университетское образование. На левом борту, прикреплён удлинённый по горизонтали, значок-символ работника Генеральной прокуратуры Российской Федерации, слегка напоминающий орла на форме офицеров вермахта гитлеровской Германии, как подумалось Валентину Антоновичу. На левом рукаве сбоку, чуть ниже центра, между локтевым изгибом и погоном, располагалась небольшая, яркая, красочная нашивка с элементами щита и меча, символизирующая правоохранительные органы Российской Федерации. Две имеющиеся, изящные металлические пуговицы золочёного цвета, держали в застёгнутом состоянии, облегающие тонкую талию борта кителя на плоском, как доска, животе этой юной особы. Юбка была чуть выше колен – миллиметров на сто. Под юбкой, покрытой сверху нижней частью кителя, угадывалась, просматривалась, или как угодно, невероятно упругая, мощная, состоящая из двух, классически раздвоено-обозначенных половин размером в два волейбольных, а то и футбольных мяча, – задница, которую Валентин Антонович тщательнее подрассмотрел через зеркало трельяжа, стоящего слева от него в углу кабинета и сзади у красавицы.
«М… да… м…, – промычал про себя, глубоко вздохнув, Валентин Антонович по поводу её зада и всего, что он видел ниже. – Пользуется же всем этим кто-то», – с грустной завистью подумал он.
После плоского живота и тонкой талии, этот упругий и привлекательный зад, вызывающий умопомрачение, половые волнения, тяжёлые сердцебиения, эротические фантазии и тому подобные чувства практически у всех мужчин, юношей и у некоторой категории женщин и девушек, продолжали не менее волнующие окружающих граждан, мощные, стройные и смуглые ноги-столбы до самых пят. Ноги были покрыты золочёными от солнечного света, проникающего в кабинет через окно, мелкими, реденькими, коротенькими, тёмными, девственными волосками, никогда не знавшими бритвы, плавно переходящими ниже колен, в чёрные волоски чуть длиннее по размеру, которые дополнительно усиливали до невероятности, эротические волнения, бесстыдные эротические желания и эротические фантазии у окружающих.
Именно такие, созданные самой природой, с лёгким пушистиком ноги-столбы, а также такой обольстительный зад, такая талия и такая фигура, были описаны, разве только у красавиц из «Тысячи и одной ночи».
Эти обольстительнейшие и красивейшие в Мире, с чёрными, изящными волосками ноги, были обуты в изящные дамские, коротенькие, шнурованные, чёрные, форменные, твёрдо-жёсткие полусапожки на невысоком венском каблучке, со слегка зауженными и эстетически усечёнными носами.
В опущенной, слегка согнутой в локтевом суставе, левой руке, это Божественное создание очаровательными пальцами элегантно держало за край угла, изящную, тонкую, матовую, синего цвета, под цвет своей формы, непрозрачную, гибкую, пластиковую папку для бумаг.
Белоснежные, свободные манжеты, выглядывающие миллиметров на десять-пятнадцать из-под края средней ширины чёрно-синих рукавов кителя, подчёркивали своей белизной необычайную элегантность всего её, чёрно-синего форменного кителя, и рафаэлевскую красоту, её Божественной, смугло-загорелой кисти, и пальцев на обеих руках.
Правая рука была опущена вниз, и тоже элегантно смотрелась. На очаровательном, безымянном пальце правой руки, поблёскивало тонкое, золотое колечко с ромбовидным, утончённым тиснением по всему кольцу. Это колечко, резинка со стекляшками на хвосте волос и тончайшая, золотая, поблёскивающая цепочка с золотой, гороскопической подвесочкой на ней, на её смуглой груди, просматриваемая через расстёгнутую в верхней части кофточку, были единственными её украшениями.
«Ничего лишнего!» – отметил Валентин Антонович.
Кроме всего иного, её общий вид отражал блистательную воинскую стать, величавую осанку и величественное благородство, подмешиваемые озорной юностью и жизнерадостностью.
«Какой-то Штирлиц! СС!» – дополнительно мелькнуло в голове Валентина Антоновича по поводу вида её чёрно-синей военной формы и её воинской выправки.
С таким общим во всех отношениях видом, эта необыкновенная прелесть вошла в кабинет, закрыла за собой дверь, прошла величавой, статной походкой к левому от прокурора, дальнему краю длинного стола, остановилась вполоборота к прокурору, своим правым плечом ближе к нему, и задержала свой взгляд, мгновенно оценивший до этого всю ситуацию и обстановку в кабинете, непосредственно на областном прокуроре.
Представший её взору светловолосый, с крупным лицом областной прокурор, сидел, развалившись в кресле. Роста он был, выше среднего. Грузноват. С большим животом, скрытым светло-синей форменной сорочкой, застёгнутой наглухо, с серо-синим форменным галстуком. Светловато-синий форменный китель с полковничьими погонами, небрежно расстёгнут. На вид, прокурору лет было около пятидесяти пяти.
Прелесть выдержала паузу до тех пор, пока их глаза ни встретились.
Глядя на прокурора, она понимала, что он её осматривает и спереди, и сзади в отражении через зеркало трельяжа размером в человеческий рост, стоящего у неё за спиной в углу кабинета, у окна. Таким образом, она позволила ему наглазеться вволю, на что он хочет, и прийти ему в себя от увиденного, и от произведённого ею на него, впечатления.
Всё это, Валентин Антонович увидел, подумал и переварил не более чем за минуту, с момента, когда он поднял свои глаза на входящую посетительницу.
Уставившись, в конечном итоге, на её форменные полусапожки, он выждал секунду-другую и, наполовину придя в себя от увиденного и от пережитого, поднял свой, слегка смущающийся взгляд кверху, и глаза их встретились.
Стоящая перед ним красавица, встретившись с ним глазами, неторопливо, не поднимая высоко локоть, поднесла правую руку с выпрямленной как стрела, обращённой внутрь, собранной ладонью с длинными, красивыми пальцами и ухоженными ногтями, к переднему краю пилотки, между тем не касаясь её пальцами, отдавая, таким образом, свою доблестную, воинскую честь областному прокурору. При этом ладонь её накренилась большим пальцем немного наружу, а мизинцем внутрь, и очаровательная, сияющая улыбкой её смуглая головка в чёрно-синей пилотке с выбивающимися из-под неё густыми, тёмно-каштановыми, вьющимися волосами, слегка склонилась навстречу пальцам. Между запястьем и белоснежной манжетой её кофточки, блеснули золотом, красивые, элегантные, крупные часы, надетые на её очаровательную руку.
«Здравия желаю, товарищ полковник!» – сказала она чётким, чистым, настойчивым, слегка низковатым, девичьим голосом, соответствующим её комплекции, продолжая держать руку под козырёк.
«Капитан Колдомасова! Следователь Генеральной прокуратуры Российской Федерации по особо важным делам! Прибыла в ваше распоряжение из Москвы!» – представилась и доложила красавица.
Она каким-то особым, волнующим движением, сначала немного отвела от головы изящно согнутую руку при отдании чести, и плавно опустила её вниз.
«Так могут отдавать честь, только матёрые офицеры военно-морского, особенно подводного флота, знающие себе цену», – отметил про себя Валентин Антонович, вспомнив, как он это видел исключительно в легендарном Севастополе – городе русских и советских моряков, овеявших его бессмертной славой в боях с захватчиками, где любил отдыхать во время своего отпуска.
После этого она, продолжая улыбаться, подошла к прокурору ближе, протянула свою синюю, матовую папку, находящуюся в её левой руке, и положила её перед ним.
У капитана Колдомасовой было просто жизнерадостное настроение в этот день и в этот момент. Оттого она и сияла своей ослепительно-Божественной жизнерадостностью.
«Здесь мои командировочные документы», – сказала она.
Затем достала из внутреннего нагрудного, левого кармана личное служебное удостоверение работника Генеральной прокуратуры Российской Федерации, раскрыла его и в раскрытом виде положила перед полковником, сказав при этом:
«Вот моё служебное удостоверение. Только прошу вас, пальцами не касаться надписей в нём, печатей и фотографии. И вообще – прошу вас держать его, исключительно за торцы корочек».
Она тут же перестала улыбаться, чтобы полковник мог безошибочно сверить её лицо, с фотографией на её служебном удостоверении.
Валентин Антонович отметил себе, что удостоверение было действительным, кроме того, идеально чистым, и на вид – совершенно новеньким, как и всё иное, без исключения, что было связано с этой представительницей Генеральной прокуратуры, хотя, судя по дате выдачи, удостоверением она пользовалась более года.
«Какая необыкновенная аккуратность и чистота, у этой Колдомасовой Екатерины Сергеевны», – подумал Валентин Антонович, прочитав в удостоверении полностью её фамилию, имя и отчество.
Он тут же стал искать в удостоверении дату её рождения, чтобы окончательно развеять сомнения по поводу подсознательной мысли о розыгрыше. Нашёл эту дату, и быстро определил её возраст.
Этой юной красавице было двадцать семь лет, и она действительно имела звание капитана Генеральной прокуратуры Российской Федерации.
Внимательно рассмотрев фотографию в удостоверении, Валентин Антонович поднял глаза на красавицу и убедился в полном сходстве фотографии с оригиналом. Правда, оригинал выглядел немного моложе, чем на фотографии.
«Что это вы так уж слишком молодо выглядите, Екатерина Сергеевна?» – осматривая её лицо, с некоторой долей любознательности поинтересовался он.
«Да вот! – сказала она безразлично-утвердительным тоном. – Слежу за своим здоровьем! Избегаю венерички и других инфекционных заболеваний. Совершенно не пользуюсь никакой косметикой, кроме хозяйственного мыла и зубной пасты „Жемчуг“ белорусского производства, потому что у них там, всё без вредных вложений, и туалетной воды для аромата. Ежедневно, строго обязательно после сна и перед сном, и по возникающей необходимости сколько угодно раз на день, соблюдаю и поддерживаю идеальную, полную чистоту всего своего тела: как снаружи, так и изнутри, а также идеальную чистоту всей своей одежды, жилища, рабочего кабинета, и по возможности, окружающего пространства, где я желаю находиться. То есть полностью моюсь с мылом только проточной водой в душевой или в ванночке. Вовремя чищу и мою, свою одежду, жилище и вокруг него. Навожу и поддерживаю постоянно, идеальный порядок на своём рабочем месте. В будние дни – в нерабочее время, занимаюсь разного рода тяжестями и всевозможным тяжёлыми, физическими нагрузками. „Качаю“ пресс живота по сто – триста раз, от настроения, с десятикилограммовым „блином“ от штанги, на груди. „Качаюсь“ пятидесятикилограммовой штангой и тринадцатикилограммовыми гантелями, каждая. Буцкаю кулаками в замшевых перчатках и без них, пятнадцатикилограммовую боксёрскую грушу. Всё это в течение часа и не более двух часов ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Иногда посещаю тренажёрный зал. И служебный тир, где оттачиваю реакцию, быстроту и точность стрельбы из любого вида стрелкового оружия, как в известном фильме „Великолепная семёрка“ Юла Бриннера. Хожу на работу в рабочие дни, в рабочее время. На вызовы в нерабочее время, выезжаю только в исключительных случаях. В субботу и в воскресенье вообще ничего не делаю. Отключаю все телефоны, всё время валяюсь в кроватке, только сплю и ем, сплю и ем, и по необходимости купаюсь в ванночке для идеальной чистоты своего тела. И отрываюсь по полной программе в течение шести – восьми часов, всевозможными половыми развлечениями и наслаждениями со своим родным „тёплышком-мужем“. Кроме того, что ежедневно с ним этим занимаюсь, разве только чуть в меньшей степени. Кстати, он ведёт такой же образ жизни, как и я, несмотря на то, что старше меня всего лишь на сорок лет, примерно без двух месяцев. Крысочковый „Скорпионик“ он, а я Дракошиковая „Дева“. И не сморщенный, не обрюзгший, не освиневший и не иссохший при этом, как все или многие другие в его возрасте. Лет на сорок, максимум на пятьдесят выглядит в своём возрасте. И родственники его кровные по матери, мужчины из них, рослые и здоровые, до ста тридцати – ста сорока лет жили в своей деревне, и были расстреляны немцами, за помощь партизанам, в тысяча девятьсот сорок третьем году, на оккупированной территории в Советском Союзе. Может бы и больше прожили. И даже, если в любое время совсем немощным, иссохшим и стареньким станет, – этот родной мой, и невыносимо желанный „крошка“, то всё равно никогда его не унижу, не обижу и не брошу, никогда не предам и никогда изменять ему не буду до самой его смерти! И всю свою жизнь, буду дорожить им, родным моим, тёплышковым „крошкой“! А дальше, – тоже видно будет. Правда, сам он, роста небольшого по сравнению со мной. Но при этом, физически невероятно сильный, выносливый, отважный и бесстрашный, – мой родной Кот-Малыш! Не одному уголовному подонку рот проломил при самообороне и при защите других, по всей своей жизни. Строго ежедневно, не менее часа, качается моей тяжёлой штангой и моими тяжёлыми гантелями. И фантазёр он, и извращёнок в половых отношениях, похлеще, чем я. А духовно или душевно именно с ним, моим мудрым, разумным и родным малышкой, – я просто отдыхаю в этой жизни. Кстати, и физически тоже. И плевать я на всех остальных хотела. По желанию, и всегда только с ним, прогуливаемся по городу или по природе. Остерегаюсь бандитских нападений. Питаюсь, в основном молочком и свежими, всевозможными молочными продуктами только из-под коровки, а также сахаром и не так уж редко – мёдом. Кроме того, злаками, овощами, разной зеленью, фруктами и всевозможными сладостями, особенно шоколадом из них и разными конфетами „Марсианка“ шести видов наполнения. Также разным мясом, колбасой, рыбой, – по желанию или по необходимости. Совершенно не употребляю напитки, содержащие любую долю алкоголя, кроме молочного кефира, а также наркотические, одурманивающие и возбуждающие вещества: наркотики, вонючие сигареты, чай, кофе, и тому подобное. Никогда не причиняю беспокойства себе, окружающим живым существам и окружающему пространству, за исключением случаев ликвидации преступности, по поводу чего я и работаю в Генеральной прокуратуре Российской Федерации, где обязана исполнять свои служебные обязанности. Не общаюсь с нежелательными людьми и с нежелательной окружающей обстановкой. Одним словом, как я уже сказала, – слежу за своим здоровьем. И при всём при этом, постоянно и обязательно игриво, размышляю о Верховном Господе, Боге – Кршнатке».
«Ну что ж, замечательно!» – с удивлением покачав головой и ещё раз внимательно осмотрев красавицу, сказал Валентин Антонович, поразившись её откровенностью и такому удивительно редкому образу жизни.
«Это ж сколько надо сил и воли?» – подумал он со своей точки зрения и сообразно своему пониманию жизни.
Он тут же проникся, внезапно вспыхнувшим в нём, невероятно трогательным и большим уважением к этой юной на вид, красавице, окончательно поняв всю природу этого Божественного явления, стоящего перед ним. Чуть-чуть пожалев на минутку, что его родная жена немного не такая именно по образу жизни, как эта Капитан Колдомасова.
«Теперь разрешите мне, представиться вам, – сказал Валентин Антонович, поднимаясь с кресла. – Сабуров Валентин Антонович! – представился он, встав, поправляя китель руками за борта. – Областной прокурор известной уже вам, области! Присаживайтесь, пожалуйста».
Он показал левой рукой на мягкий стул для посетителей, стоящий вблизи от него, слева за столом.
«Может, лимонад или минеральной водички? Есть пирожное! Кофе вы не пьёте», – добавил Валентин Антонович, доброжелательно улыбнувшись.
«Спасибо, я садиться не буду. Ничего мне не надо, – холодно поблагодарила капитан Колдомасова. – Давайте перейдём сразу, к организационным и конкретным вопросам».
Её вдруг безразличный, но при этом деловой тон несколько удивил Валентина Антоновича, и мгновенно смахнул с него, возникшее, лирическое начало. Однако, повторно отметив себе, что перед ним находится необыкновенная, неординарная, но при этом всё-таки нежная личность, и что вероятнее всего, от неё – от этой личности в лице капитана Колдомасовой Екатерины Сергеевны, можно также ожидать неординарных высказываний или поведения, или решений, Валентин Антонович нисколько не обиделся, тем более не расстроился и не смутился, и сразу перешёл к делу.
Он аккуратно подал ей её служебное удостоверение, сел в своё кресло и, нажав одну из кнопок спикерфона, сказал:
«Лена, зайдите, пожалуйста, ко мне».
Капитан Колдомасова положила удостоверение на место, к себе во внутренний левый, нагрудный карман кителя.
Вошла секретарь приёмной, Лена, и остановилась перед краем длинного стола.
«Познакомьтесь, – капитан Колдомасова! Екатерина Сергеевна! Из Генеральной прокуратуры! Из Москвы! А это, – наш секретарь, Лена», – официально представил Валентин Антонович капитана Колдомасову своему секретарю.
Лена приветственно кивнула головой. Капитан Колдомасова ровно, без эмоций, глянула на лицо Лены и так же ровно, в ожидании, перевела свой холодный взор на полковника.
Приподняв от стола кисть левой руки, полковник жестом указательного пальца, опущенного вниз, пригласил Лену подойти ближе к себе. Обойдя капитана Колдомасову сзади, попутно осматривая её скошенным взглядом с головы до ног критически или оценивающе, приподняв слегка вверх свой нос и поджимая при этом свои губки немного в левый бок, как это иногда делают из чувства зависти или самомнительной высокомерности некоторые девчонки, Лена подошла ближе к Валентину Антоновичу. Он подал ей бумаги из синей матовой папки и сказал:
«Лена, здесь командировочные документы Екатерины Сергеевны. Оформите всё, как положено. Подыщите совместно, рабочее место, а если понадобится, то отдельный кабинет. И вообще – все пожелания, указания и распоряжения Екатерины Сергеевны, выполняйте немедленно и безоговорочно, как мои личные. Со мной ничего согласовывать не надо. Естественно, мне обо всём докладывать. Предупреждаю, что вы о работе Екатерины Сергеевны и обо всём другом, что связано с ней, ничего и никогда не знаете, кто бы ни интересовался, за исключением, конечно, меня. Если будут спрашивать наши, то можете только сказать, что приехала в командировку из Москвы. Потому что этого не скрыть».
Обратившись к капитану Колдомасовой, Валентин Антонович спросил, возвращая ей её пустую синюю, матовую папку:
«Екатерина Сергеевна, когда лучше собраться, чтобы я представил вас необходимым сотрудникам, где мы и обсудим предстоящие планы, мероприятия, и всё, что имеет отношение к делу? Кого, вы считаете, нужно пригласить на это первое организационное совещание?»
«Прямо сейчас, мы обговорим всё по поводу моего рабочего кабинета, – показав взглядом в сторону Лены, ответила капитан Колдомасова. – После этого я определюсь со своим проживанием здесь. Затем мне необходимо плотно позавтракать, чтобы восстановить свои силы после дороги. Потом я приму горячий душ и завалюсь спать как свиночка, до завтрашнего обеда – часов до тринадцати – четырнадцати. После сна – горячий душ, одеваюсь, плотный завтрак, и я готова! Так что в пятнадцать ноль-ноль я буду здесь без опозданий. Вот и назначим первое наше совместное совещание, завтра в пятнадцать ноль-ноль. Прошу вас, пригласить к этому времени на совещание всех, без исключения, ответственных сотрудников всех ведомств, имеющих любое отношение к этому делу. Особо прошу, – судмедэкспертов и всех криминалистов. Все должны иметь с собой, протоколы, постановления, акты, физико-технические характеристики, экспертизы, дела, и другие необходимые документы и бумаги или в электронном виде записи, имеющие отношение к данному делу, по поводу которого, я нахожусь здесь. На совещании я определюсь, с кем из сотрудников буду работать вплотную, и кто мне больше не понадобится. Кроме того, прошу дать мне постоянного напарника для моего прикрытия, сопровождения и для исполнения моих поручений в любое, необходимое для меня время суток, пока я буду находиться здесь. Но чтобы этот человек был честным, порядочным, выносливым, терпеливым, отважным, бесстрашным, решительным, дисциплинированным и разумным самое главное. Можно из любого ведомства и любого возраста. Чтобы согласился он на это, строго добровольно. Вот и всё. Сейчас время – одиннадцать тридцать. Надеюсь, что завтра к пятнадцати ноль-ноль все подготовятся и будут без опозданий. Если ничего не хотите добавить, товарищ полковник, то разрешите идти?»
ечером 3 марта 1998 года в аэропорту "Внуково" приземлился самолет рейсом из Назрани. Среди пассажиров по трапу в сопровождении двух офицеров милиции спустился назначенный несколько дней назад министром внутренних дел Ингушетии подполковник милиции Даут Коригов. К тому времени он был достаточно известен в России, особенно после того, как лично содействовал освобождению из чеченского плена ряда заложников, в том числе журналистов НТВ Елены Масюк и других. Всего к тому времени при участии Коригова было освобождено 54 заложника.
Внизу у трапа Коригова ждала группа офицеров в сопровождении спецназа. В тот же вечер Коригов оказался в одной из камер СИЗО "Лефортово" ФСБ РФ.
Его арест был полной неожиданностью не только для родных и близких министра, его сослуживцев, но и для члена Совета Федерации Руслана Аушева. Защиту Коригова они попросили взять на себя Владимира Калиниченко. Как выяснилось, делом Коригова занималась Генеральная прокуратура РФ, его арест санкционировал заместитель Генерального прокурора. Через несколько дней Коригову предъявили обвинение в превышении служебных полномочий при отягчающих обстоятельствах. Таковые, по мнению следствия, выражались в том, что он выполнял явно незаконные указы президента Республики Ингушетия. Вину Коригов не признал и настаивал на том, что действовал в рамках закона.
Ознакомившись с сутью предъявленного обвинения, Калиниченко взялся за изучение федерального и местного законодательства Республики Ингушетия.
И тут выяснилось следующее: Конституция республики были принята 27 февраля 1994 года после пожеланий Президента России Б.Н. Ельцина субъектам Федерации: "Берите суверенитета столько, сколько сможете". Его и стали брать, да так, что в 1998 году около 90 тысяч нормативных актов субъектов Федерации прямо противоречили федеральному законодательству. Ингушетия в этом ничем не отличалась от других, но ее Конституция была принята Чрезвычайным съездом народа Ингушетии, признана государством, и ни одна из ее норм никогда и никем не оспаривалась. Следовательно, исполняя указы, официально изданные президентом, Коригов действовал в рамках закона местного, но нарушал федеральные.
Обоснованные жалобы адвоката безмотивно отклонялись.
Освобождать Коригова из-под стражи Генеральная прокуратура наотрез отказалась. Не пожелал вникать в суть проблемы и Лефортовский межмуниципальный народный суд, куда адвокат обратился с жалобой на незаконный арест Коригова и продление сроков содержания его под стражей. В Совете Федерации и в своих ответах Генеральный прокурор утверждал, что Коригов подозревается в совершении целого ряда тяжких преступлений. Однако через полгода все закончилось только дополнительным обвинением в незаконных арестах и содержании под стражей десятка жителей Чечни и Ингушетии, подозреваемых в причастности к незаконным вооруженным формированиям и участии в бандитских акциях. В таком виде дело было направлено для рассмотрения в Верховный суд Республики Ингушетия.
Судебный процесс проходил в Назрани летом 1999 года. В один из дней с адвокатом встретились представители чеченских полевых командиров и предложили на выбор: в течение трех дней покинуть территорию республики или оказаться в заложниках. Путем сложных переговоров проблему удалось локализовать, и судебный процесс довели до конца. Перед прениями адвокату предложили согласиться с переквалификацией действий Коригова на халатность. Это было неприемлемое предложение. "Генеральная прокуратура не согласится со своим поражением", – заявили Владимиру Калиниченко. Суд вынес оправдательный приговор. Он был опротестован государственным обвинителем, но судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда оставила приговор без изменения. Коригов был восстановлен на работе, успешно окончил Академию МВД РФ и назначен на должность заместителя министра одной из республик России. Правда, его злоключения в этом конфликте так до конца и не закончились. Но это совсем другая история.
Его называли следователем от Бога. Одно только имя этого “важняка” заставляло трепетать советских чиновников самого высокого ранга. Он предъявлял ордер на арест партийным бонзам и подпольным миллионерам. А его собственная жизнь не раз висела на волоске. В послужном списке знаменитого следователя опасные и громкие расследования: убийство сотрудника КГБ на “Ждановской”, “рыбное”, “краснодарское”, “хлопковое” дела.
Сегодня Владимир Калиниченко занимается адвокатской деятельностью, в его практике опять резонансные дела.
- Вы ведь начинали следователем в Запорожье?
Я мечтал стать следователем прокуратуры с тех пор, как прочитал книжку бывшего следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Льва Шейнина “Старый знакомый” и еще в студенческие годы полноценно расследовал уголовное дело. Мы тогда выезжали на все трупы. В городе население 900 тысяч, только придешь домой - звонок! Выехал как-то на место происшествия, а там бабка уже в гробу, и ее отпевают. Повезли в морг. Осматривали труп, явно не криминальный, а утром звонят: “Владимир Иванович, у нас ЧП: приехали эксперты, а у трупа расколот череп!” Вспоминаю, что мы с участковым грузили его на самосвал, потому что транспорта у нас не было. И я выяснил, что в морге дежурили студенты мединститута. Никто не хотел сгружать труп. Водитель включил самосвал и вывалил труп на порог. Понимаете, мне всегда надо было докопаться до сути.
- Владимир Иванович, вы были добрым следователем или злым?
Я не был ни злым, ни добрым. Если на тебя поступает много жалоб, значит, ты не умеешь работать с обвиняемыми или свидетелями. Потому что эта профессия публичная. Я никогда не применял физического насилия, даже голос не повышал - играл на психологии. Если жена убила мужа и я начинаю с ней в 12 ночи беседовать, я понимаю, что она сейчас на стадии нервного потрясения готова мне исповедоваться, как батюшке. И я сажусь и до десяти утра исписываю 50-60 листов.
Настоящий следователь - всегда лицедей. Когда снимался фильм “Убийство на “Ждановской”, я работал с актерами, показывая, как я “колол” убийц, и так вошел в раж, что режиссер Суламбек Мамилов мне предложил роль моего прототипа - следователя Глеба Ярина: “Лучше тебя никто не сыграет!” Но я не стал отбивать хлеб у профессионалов. Сыграл Иван Бортник.
Сегодня чуть ли не каждый день мы узнаем о преступлении, совершенном сотрудником милиции. Когда это началось?
Когда в милиции начали укрываться преступления в массовом порядке, а система прокуратуры встала на защиту своих нерадивых работников, мы получили то, что имеем. Реформа милиции требует колоссальнейших затрат. И заменой генералов ничего не сделаешь, потому что менять нужно психологию безнаказанности. Сейчас знакомлюсь с уголовным делом: четыре сотрудника милиции в аэропорту “Внуково” обвиняются в хищении свыше 40 миллионов рублей. Защищаю майора Адамова, основного обвиняемого по делу. Но читаю разговор потерпевших по телефону, зафиксированный спецслужбами: “Нас задержали на кольцевой. Нашли деньги в бензобаке!” - “Так он же двойной! Сколько ты им предложил?” - “300 штук. А они колеблются”. - “Дай им 400, но ситуацию заминай!” - это один из потерпевших по делу. Они открыто называют, кому отстегивают в прокуратуре и в Следственном комитете.
- А разве убийство ответственного сотрудника КГБ на “Ждановской” не из этой милицейской серии?
По этому делу четыре милиционера были приговорены к высшей мере. В противостоянии двух силовых ведомств - МВД и КГБ - я оказался между молотом и наковальней. Когда доказательства закреплены и дело раскрыто, следователь уже ничего не меняет, но в начале расследования от меня многое зависело. Поэтому меня и мою семью охраняла группа “Альфа”, а в период судебного разбирательства охраняли судью и государственного обвинителя.
- Вам угрожали?
Чекисты мне сказали: есть решение о твоем физическом устранении. На кону стояла судьба Щелокова. Меня вооружили, проинструктировали, как себя обезопасить. Я ведь жил в обычном доме в Строгине. Это было единственное дело, по которому меня охраняли.
- Убийство актрисы Зои Федоровой осталось нераскрытым. У вас есть версия?
Я знаю, что оно совершено сотрудниками милиции. Эту версию я сам отрабатывал. Она могла привести к раскрытию преступления, но мне не дали. Я считаю, что за этим стоял Щелоков. Знаю, что у него была группа, которая занимались ликвидацией определенных лиц. Зоя Федорова вела двойную жизнь. Если бы сегодня позволили обнародовать все документы, послужившие основанием для ее осуждения в сталинские времена, это было бы трезвым душем для многих. Но убили ее за то, что она занималась бриллиантовым бизнесом и антиквариатом. Она должна была эмигрировать в США, а у нее дома находились ценности, за них ее и убили. Она впустила в квартиру человека, которому доверяла. Это убийство можно было раскрыть.
- Но кто-то нажал на тормоза. Вам дали указание?
Прямых указаний мне никто не давал. По жизни это выглядит так. Я работал над версией, что убийство совершил сотрудник милиции. Выхожу на раскрытие серии особо тяжких убийств. А по этим делам были осуждены невиновные люди. Несколько расстреляны. Если я раскрываю текущее убийство и тяну весь шлейф, полетят все мои руководители в УВД и в прокуратуре. Мне начинают вставлять палки в колеса, а потом говорят: “Владимир Иванович, время уходит - хватит”. Почему не раскрыто убийство Листьева? Если бы Бориса Березовского, как это планировалось, задержали своевременно, уверен, что убийство было бы раскрыто. Не дали. Все идет по схеме, никто ничего нового не придумал. Иногда это продиктовано интересами государства, потому что раскрытие иного преступления, которого требует общественность, может потрясти все устои.
- Как вам позволили добраться до руководителей высшего звена?
Позже я стал понимать, что те, кто давал нам “добро” на эти дела, забыли один принцип. У начальника следственного управления Германа Каракозова на стене висела схема преступных связей. Он говорил: “Ребята, мы начинаем сложное дело. В ходе расследования нельзя допустить выхода на самих себя”. Это, конечно, звучало с иронией. Небожителям - и Брежневу с его окружением, и Щелокову, и Кунаеву - в дурном сне не могло привидеться, что объективное расследование по делу приведет к ним же. Они не допускали, что следователь с таким же партийным билетом посмеет даже подумать об этом. Мы, конечно, не были камикадзе и, когда появлялись громкие фамилии, действовали аккуратно. Знали, через кого запустить бумагу: “В ЦК КПСС в порядке информации. В ходе расследования по такому-то делу такой-то дал показания”. И мы все ждали, когда последует отмашка. Но гарантии, конечно, не было.
- Неприкасаемые были?
Конечно. В расследованиях фигурировали многие. Они живы. Я не Гдлян и могу называть фамилию человека, если я доказал его вину, направил дело в суд и есть приговор. Недавно я встречался с человеком, который написал книгу о Щелокове для серии “ЖЗЛ”. Понимаете, в чем трагедия Щелокова? Он не прошел через суд, его вынудили покончить с собой, потому что понимали, что такое арест Щелокова, и не дай бог, если он заговорит. У него была яркая жизнь, он прошел войну, но потом началась такая несусветная грязь! Мне говорят: “Он принимал решение о твоем убийстве, поэтому ты его ненавидишь”. Нет, мне его жаль. Были люди - друзья Брежнева, которых нам не разрешали трогать. Когда мы информировали о них, Леонид Ильич просто отправлял их на пенсию и предавал забвению.
- При Брежневе никогда не посмели бы тронуть Чурбанова.
Конечно, нет. Был подготовлен проект указа о назначении Чурбанова министром внутренних дел, а Щелоков должен был стать зампредом Совета Министров. Я Чурбанова знал, мы говорили о нем: не имей 100 баранов, делай так, как Чурбанов. Одиозная фигура с потрясающей карьерой из майоров в генерал-полковники.
Отбыв срок, он пришел ко мне: “Я всегда тебя уважал, ты уже адвокат, помоги мне реабилитироваться. Ты ведь знаешь, что мое дело шито белыми нитками”. Я не мог ему помочь, потому что это был приговор Верховного суда. На стадии следствия Юра наговорил на себя столько, что это даже не вошло в обвинительное заключение, потому что не было доказательств. Из тех эпизодов ему вменили 12, а осудили по трем. Обыски у него ничего не дали, хотя отбойными молотками работали.
- Почему же ему дали такой большой срок?
Это политика. Он мне рассказывал: “В “Лефортово” меня вызвали в кабинет Петренко - начальника изолятора и повели без наручников. Захожу: сидит Чебриков (председатель КГБ. - Е.С. ), который был другом семьи Брежнева. Мы обнялись, расцеловались. Я ему говорю, что виноват, конечно, но не настолько же!” “Юра, - ответил он, - решение о твоем аресте принималось на Политбюро. Ты ведь правила игры знаешь. Политбюро у нас не ошибается”. Поэтому за девять лет он ни разу не жаловался.
Когда я был у него в гостях, мы сели на кухне. Он нарезал вареную колбасу, поставил нехитрую закуску. Если бы мы у меня сидели, я бы его лучше принял. Живет он скромно, а о Брежневе вспоминает с уважением и любовью.
- А с Галиной Брежневой вы были знакомы?
Вел дело мой коллега Слава Миртов, он сидел в соседнем кабинете, и я ее видел. Она приходила под градусом, озлобленная, неадекватная, мне ее было жаль. Обыск на ее квартире снимали на видео, Галина периодически выходила на кухню, и после этого ее поведение менялось. Она там пила. Миртов сказал: “Если бы ты знал, что она пьет, старик!” Она пила самогон.
- Знаю, что вы допрашивали многих партийных функционеров высшего звена. Решение принималось наверху?
Нас нацеливали только на значимые фигуры. Дела того времени получались, потому что было политическое решение. Сегодня его нет. Поэтому все по мелочевке, и борьба с коррупцией только на словах. Ситуация ухудшилась в сотни раз. Если серьезно кого-то потянуть за ниточку, обрушится все. Когда мы брали крупных руководителей тех лет, они охотно начинали давать показания о преступных связях. Как только теряется уверенность, что тебя спасут, - мама моя! Успевай записывать! И один вопрос у всех: “Почему я?”
- К вам, наверное, старались найти подходы?
Думаете, мне взяток не предлагали? Сначала маленькие, а потом такие, что и говорить страшно. Я никогда не брал взяток по принципиальным внутренним убеждениям. И я знал, что если я это сделаю, буду сурово наказан.
- Интересно, какие суммы вам предлагали?
Когда я был старшим следователем по особо важным делам при генеральном прокуроре, мне предлагали миллионы. Директор Пахтакорского завода Худайкулов на допросе в Бутырке писал мне на бумаге (он считал, что кабинет прослушивается): “Ты умный парень, ты меня только отправь в Узбекистан, три “лимона” получишь!” Шел 1986 год. Я ответил: “Фазыл, я изучал твою биографию. На тебя трижды возбуждались уголовные дела, и я понимаю, как ты выходил. Так я хочу, чтобы ты понял, что не все покупается и продается. И ты получишь приговор”. Он махнул рукой: “Не возьмешь ты - возьмут другие”.
- Так и вышло?
Не совсем так. Я закончил дело и сделал так, чтобы оно не попало в Верховный суд Узбекистана. Дело слушалось в Верховном суде России. Приходят ко мне два гособвинителя: “Владимир Иванович! Мы хотели обсудить наказание. Будем просить 8 лет”. Я взорвался: “Тем, кто помогал следствию, хоть по 2-3 года давайте, но здесь вопрос принципиальный. Если он получит меньше десятки, я в отношении вас начну расследование, потому что он мне предлагал баснословные деньги”. Он потом мне приветы передавал из колонии: “Как этот дурак там живет?”
- За взятки карали строго, но это, похоже, никого не останавливало.
Когда был арестован начальник “Союзпромсбыта” Рогов, на его место назначили Ивана Денисенко, который тут же перевел на себя всех взяткодателей. А он был участником Сталинградской битвы, о нем писали “Правда” и “Известия”, я к делу приобщил газеты 1942-1943 годов. У него был весь “иконостас”, кроме Героя Советского Союза. Я его арестовывал в 79-м году.
Взятки были всегда. В 79-м они не превышали 300-500 рублей. Для сравнения: “Волга” стоила 10-13 тысяч, “Жигули” - 5-7 тысяч. Взятки в 1000-2000 рублей были очень редки. Я, конечно, не затрагиваю Узбекистан - там суммы возросли в сотни раз. Но коррупция состоит не в том, что берут следователь, дознаватель, начальник милиции. Всем не дашь! Самое страшное, когда появляются преступные связи по принципу “я не трогаю тебя, ты не трогаешь меня”.
- Владимир Иванович, вас боялись сильные мира сего?
Когда я приехал в Казахстан, мне Кунаев при первой встрече сказал: “Очень много о вас наслышан, но вы должны понимать: Казахстан - это не Узбекистан, вы у нас такого не найдете”. Но я нашел. Когда встал вопрос об аресте члена Политбюро Кунаева, Колбин, в то время первый секретарь ЦК компартии Казахстана, поехал к Горбачеву, и тот сказал: “Если Калиниченко уверен, пусть арестовывает”. Но я его пожалел. Я просто отказался от ареста, считая, что это будет неправильное решение. Кунаев был тяжелобольным человеком. Когда я его допрашивал, врач делал ему уколы через каждые 10 минут. Я понял, что если не доведу дело до суда, а он умрет при задержании или на предварительном следствии, его сделают знаменем, потому что для своего народа он национальный герой.
- Сегодня деньги потратить не проблема. А советским миллионерам некуда было девать “деревянные”.
Это во многом торпедировало взяточничество. Вот я арестовал первого секретаря Чардарьинского горкома партии Бекжанова. У него мы вывозили тремя “КамАЗами” одежду: костюмы, пальто. Я ему говорю: “Зачем тебе столько? Костюм сегодня модный, а завтра нет”. Я приобщил к делу фотографии партийной конференции, где он делал доклад. За его спиной висел огромный плакат “Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи!”. Но самое интересное: у них такой национальный обычай - держать отары овец. Бекжанову подарили “Мерседес”, который стоял в десятке километров от города, там, где была его отара, и в субботу он приезжал на служебной “Волге” погонять на “мерсе” по степи. Потом ставил его в стойло и пересаживался в “Волгу”. Красоваться и кичиться богатством нельзя было. И дачу большую не построишь, и участок большой не возьмешь. Гульнуть они, конечно, любили. Это значило поехать в цэковский санаторий в Сочи, заказать в горкоме машину, взять девочек, уехать на Красную Поляну и там погудеть как положено.
- Куда же тратили?
Кто был поумнее, превращал деньги в золото, как Каримов, который держал богатство в трех бидонах, в степи закопанных. У Тарады, второго секретаря Краснодарского крайкома, деньги лежали в бидонах в курятнике. Золото было замуровано в “чушки” и впаяно в стены. Часть денег держали на сберкнижках на предъявителя. Я считаю, во многом обрушение Советского Союза произошло из-за невозможности реализации гигантского накопления теневого капитала.
- Владимир Иванович, почему вы ушли из прокуратуры?
Я ушел в 43 года. Для меня стал трагедией распад страны. Меня потрясло, что началась ликвидация союзных органов. Нас ставили перед выбором. Если ты человек демократических взглядов, мы тебя возьмем. Меня брали, но все равно это было унизительно. Моим последним расследованием было дело о 140 миллиардах, и в нем сверкали все люди, которые пришли к власти. Я как никто другой знал, чего они стоят. У меня были копии их личных счетов в швейцарских банках. В Бельгии я допрашивал человека: “Сколько вы имели от сделки?” - “Моя доля была 25 миллионов долларов”. - “А какие же были откаты в России?” Он засмеялся: “Владимир Иванович! Я всего лишь посредник!” Потом было предложение от Гайдара войти в комиссию по борьбе с коррупцией. Полгода поработал, пока не понял, что там идет сбор компромата на противников.
- Знаю, что вы дружили с журналистом Юрием Щекочихиным. Он умер сам или его убили?
Смерть Щекочихина сомнительна и, безусловно, требовала расследования. Я считаю, что Юру убили и это было отравление тяжелыми металлами. Мне позвонил Миша Шилов, наш общий друг, когда Юрка вернулся из Рязани: “Володь, ты знаешь, что Юрке плохо? У него волосы выпадают и отслаивается кожа на голове и на руках”. Для меня это классическая картина отравления тяжелыми металлами. На похоронах ко мне подошли два генерала, и один сказал, что Юру отравили таллием. Прошло семь лет - теперь это безнадежно. Я профессионал и знаю, как дела раскрываются и как они гробятся.
СЛЕДСТВИЕ ЗАКОНЧЕНО? ЗАБУДЬТЕ!
Бывший старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Владимир Калиниченко: «Меня заказал Щелоков»
Его называли следователем от Бога. Одно только имя этого «важняка» заставляло трепетать советских чиновников самого высокого ранга. Он предъявлял ордер на арест партийным бонзам и подпольным миллионерам. А его собственная жизнь не раз висела на волоске. В послужном списке знаменитого следователя опасные и громкие расследования: убийство сотрудника КГБ на Ждановской, «рыбное», «Краснодарское, «хлопковое» дела.
Сегодня Владимир Калиниченко занимается адвокатской деятельностью, в его практике опять резонансные дела.
Вы ведь начинали следователем в Запорожье?
- Я мечтал стать следователем прокуратуры с тех пор, как прочитал книжку бывшего следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Льва Шейнина «Старый знакомый» и еще в студенческие годы полноценно расследовал уголовное дело. Мы тогда выезжали на все трупы. В городе население 900 тысяч, только придешь домой – звонок! Выехал как-то на место происшествия, а там бабка уже в гробу и ее отпевают. Повезли в морг. Однажды осматривал труп явно не криминальный, а утром звонят: «Владимир Иванович, у нас ЧП: приехали эксперты, а у трупа расколот череп!» Вспоминаю, что мы с участковым грузили его на самосвал, потому что транспорта у нас не было. И я выяснил, что в морге дежурили студенты мединститута. Никто не хотел сгружать труп. Водитель включил самосвал и вывалил труп на порог. Понимаете, мне всегда надо было докопаться до сути.
- Владимир Иванович, вы были добрым следователем или злым?
- Я не был не злым, не добрым. Если на тебя поступает много жалоб, значит, ты не умеешь работать с обвиняемыми или свидетелями. Потому что эта профессия публичная. Я никогда никого не применял физического насилия, даже голос не повышал – играл на психологии. Если жена убила мужа, и я начинаю с ней в 12 ночи беседовать, я понимаю, что она сейчас на стадии нервного потрясения готова мне исповедоваться, как батюшке. И я сажусь и до десяти утра исписываю 50-60 листов.
Настоящий следователь – всегда лицедей. Когда снимался фильм «Убийство на Ждановской», я работал с актерами, показывая, как я колол убийц, и так вошел в раж, что режиссер Суламбек Мамилов мне предложил роль моего прототипа – следователя Глеба Ярина: «Лучше тебя никто не сыграет!» Но я не стал отбивать хлеб у профессионалов. Меня сыграл Иван Бортник.
- Сегодня чуть ли не каждый день мы узнаем о преступлении, совершенном сотрудником милиции. Когда это началось?
- Когда в милиции начали укрываться преступления в массовом порядке, а система прокуратуры встала на защиту своих нерадивых работников, мы получили то, что имеем. Реформа милиции требует колоссальнейших затрат. И заменой генералов ничего не сделаешь, потому что менять нужно психологию безнаказанности. Сейчас знакомлюсь с уголовным делом: четыре сотрудника милиции в аэропорту «Внуково» обвиняются в хищении свыше 40 миллионов рублей. Защищаю майора Адамова, основного обвиняемого по делу. Но читаю разговор потерпевших по телефону, зафиксированный спецслужбами: «Нас задержали на кольцевой. Нашли деньги в бензобаке!» - «Так он же двойной! Сколько ты им предложил?» - «300 штук. А они колеблются». – «Дай им 400, но ситуацию заминай!» – это один из потерпевших по делу. Они открыто называют, кому отстегивают в прокуратуре и в следственном комитете.
- А разве убийство ответственного сотрудника КГБ на Ждановской не из этой милицейской серии?
- По этому делу четыре милиционера были приговорены к высшей мере. В противостоянии двух силовых ведомств – МВД и КГБ я оказался между молотом и наковальней. Когда доказательства закреплены и дело раскрыто, следователь уже ничего не меняет, но в начале расследования от меня многое зависело. Поэтому меня и мою семью охраняла группа «Альфа», а в период судебного разбирательства охраняли судью и государственного обвинителя.
- Вам угрожали?
- Чекисты мне сказали: есть решение о твоем физическом устранении. На кону стояла судьба Щелокова. Меня вооружили, проинструктировали, как себя обезопасить. Я ведь жил в обычном доме в Строгино. В один из дней поднимаюсь на лифте, делаю полушаг, как учили: справа стоит человек и курит. Только закурил за компанию, открываются двери большого лифта и вылетают три человека с оружием, которого я никогда не видел. В этот момент у меня что-то опустилось вниз, и первый спрашивает: «Владимир Иванович, у вас все в порядке?» Сосед стоит белый, как стена. Это было единственное дело, по которому меня охраняли.
- Убийство актрисы Зои Федоровой осталось нераскрытым. У вас есть версия?
- Я знаю, что оно совершено сотрудниками милиции. Эту версию я сам отрабатывал. Она могла привести к раскрытию преступления, но мне не дали. Я считаю, что за этим стоял Щелоков. Знаю, что у него была группа, которая занимались ликвидацией определенных лиц. Зоя Федорова вела двойную жизнь. Если бы сегодня позволили обнародовать все документы, послужившие основанием для ее осуждения в сталинские времена, это было бы трезвым душем для многих. Но убили ее за то, что она занималась бриллиантовым бизнесом и антиквариатом. Она должна была эмигрировать в США, а у нее дома находились ценности, за них ее и убили. Она впустила в квартиру человека, которому доверяла. Это убийство можно было раскрыть.
- Но кто-то нажал на тормоза. Вам дали указание?
- Прямых указаний мне никто не давал. По жизни это выглядит так. Я работало над версией, что убийство совершил сотрудник милиции. Выхожу на раскрытие серии особо тяжких убийств. А по этим делам были осуждены невиновные люди. Несколько расстреляно. Если я раскрываю текущее убийство и тяну весь шлейф, полетят все мои руководители в УВД и в прокуратуре. Мне начинают вставлять палки в колеса, а потом говорят: «Владимир Иванович, время уходит – хватит». Почему не раскрыто убийство Листьева? Если бы Бориса Березовского, как это планировалось, задержали своевременно, уверен, что убийство было бы раскрыто. Не дали. Все идет по схеме, никто ничего нового не придумал. Иногда это продиктовано интересами государства, потому что раскрытие иного преступления, которого требует общественность, может потрясти все устои.
- Как вам позволили добраться до руководителей высшего звена!
- Позже я стал понимать, что те, кто давал нам добро на эти дела, забыли один принцип. У начальника следственного управления Германа Каракозова на стене висела схема преступных связей. Он говорил: «Ребята, мы начинаем сложное дело. В ходе расследования нельзя допустить выхода на самих себя». Это, конечно, звучало с иронией. Небожителям: и Брежневу с его окружением, и Щелокову, и Кунаеву в дурном сне не могло привидеться, что объективное расследование по делу приведет к ним же. Они не допускали, что следователь с таким же партийным билетом посмеет шагнуть на них. Мы, конечно, не были камикадзе, и, когда появлялись громкие фамилии, действовали аккуратно. Знали, через кого запустить бумагу: «В ЦК КПСС в порядке информации. В ходе расследования по такому-то делу такой-то дал показания». И мы все ждали, когда последует отмашка. Но гарантии, конечно, не было.
- Неприкасаемые были?
- Конечно. В расследованиях фигурировали многие. Они живы. Я не Гдлян, и могу называть фамилию человека, если я доказал его вину, направил дело в суд, и есть приговор. Недавно я встречался с человеком, который написал книгу о Щелокове для серии ЖЗЛ. Понимаете, в чем трагедия Щелокова? Он не прошел через суд, его вынудили покончить с собой, потому что понимали, что такое арест Щелокова, и не дай бог, если он заговорит. У него была яркая жизнь, он прошел войну, но потом началась такая несусветная грязь! Мне говорят: «Он принимал решение о твоем убийстве, поэтому ты его ненавидишь». Нет, мне его жаль. Были люди – друзья Брежнева, которых нам не разрешали трогать. Когда мы информировали о них, Леонид Ильич просто отправлял их на пенсию и предавал забвению.
- При Брежневе никогда не посмели бы тронуть Чурбанова.
- Конечно, нет. Был подготовлен проект указа о назначении Чурбанова министром внутренних дел, а Щелоков должен был стать зампредом Совета министров. Я Чурбанова знал еще на земле, мы говорили: не имей 100 баранов, делай так, как Чурбанов. Одиозная фигура с потрясающей карьерой из майоров в генерал-полковники.
Отбыв срок, он пришел ко мне: «Я всегда тебя уважал, ты уже адвокат, помоги мне реабилитироваться. Ты ведь знаешь что мое дело шито белыми нитками». Я не мог ему помочь, потому что это был приговор Верховного суда. На стадии следствия Юра наговорил на себя столько, что это даже не вошло в обвинительное заключение, потому что не было доказательств. Из тех эпизодов ему вменили 12, а осудили по трем. Обыски у него ничего не дали, хотя отбойными молотками работали. Помню, привезли его бюст мраморный – чей-то подарок.
- Почему же ему дали такой большой срок?
- Это политика. Он мне рассказывал: «В Лефортово меня вызвали в кабинет Петренко – начальника изолятора, и повели без наручников. Захожу: сидит Чебриков (председатель КГБ. – Е.С.), который был другом семьи Брежнева. Мы обнялись, расцеловались. Я ему говорю, что виноват, конечно, но не настолько же!» «Юра, - ответил он, - решение о твоем аресте принималось на Политбюро. Ты ведь правила игры знаешь. Политбюро у нас не ошибается». Поэтому за девять лет он ни разу не жаловался.
Когда я был у него в гостях, мы сели на кухне. Он нарезал вареную колбасу, поставил нехитрую закуску. Пришла жена, стала жарить картошку. Если бы мы у меня сидели, я бы его лучше принял. Живет он скромно, а о Брежневе вспоминает с уважением и любовью.
- А с Галиной Брежневой вы были знакомы?
- Вел дело мой коллега Слава Миртов, он сидел в соседнем кабинете, и я ее видел. Она приходила под градусом, озлобленная, неадекватная, мне ее было жаль. Обыск на ее квартире снимали на видео, Галина периодически выходила на кухню, и после этого ее поведение менялось. Она там пила. Миртов сказал: «Если бы ты знал, что она пьет, старик!» Она пила самогон.
- Знаю, что вы допрашивали многих партийных функционеров высшего звена. Решение принималось наверху?
- Нас нацеливали только на значимые фигуры. Дела того времени получались, потому что было политическое решение. Сегодня его нет. Поэтому все по мелочевке, и борьба с коррупцией только на словах. Но сегодня ситуация ухудшилась в сотни раз. Если серьезно кого-то потянуть за одну ниточку, обрушится все. Когда мы брали крупных руководителей тех лет, они охотно начинали давать показания о преступных связях. Как только теряется уверенность, что тебя спасут – мама моя! Успевай записывать! И один вопрос у всех: «Почему я?»
- К вам, наверное, старались найти подходы?
- Думаете, мне взяток не предлагали? Сначала маленькие, а потом такие, что и говорить страшно. Я никогда не брал взяток по принципиальным внутренним убеждениям. И я знал, что, если я это сделаю, буду сурово наказан.
- Интересно, какие суммы вам предлагали?
- Когда я был старшим следователем по особо важным делам при генеральном прокуроре, мне предлагали миллионы. Директор Пахтакорского завода Худайкулов на допросе в Бутырке писал мне на бумаге (он считал, что кабинет прослушивается): «Ты умный парень, ты меня только отправь в Узбекистан, три «лимона» получишь!» Шел 1986-й год. Я ответил: «Фазыл, я изучал твою биографию. На тебя трижды возбуждались уголовные дела, и я понимаю, как ты выходил. Так я хочу, чтобы ты понял, что не все покупается и продается. И ты получишь приговор». Он махнул рукой: «Не возьмешь ты, возьмут другие».
- Так и вышло?
- Не совсем так. Я закончил дело и сделал так, чтобы оно не попало в Верховный суд Узбекистана. Дело слушалось в Верховном суде России. Приходят ко мне два гособвинителя: «Владимир Иванович! Мы хотели обсудить наказание. Будем просить 8 лет». Я взорвался: «Тем, кто помогал следствию, хоть по 2-3 года давайте, но здесь вопрос принципиальный. Если он получит меньше десятки, я в отношении вас начну расследование, потому что он мне предлагал баснословные деньги». Он потом мне приветы передавал из колонии: «Как этот дурак там живет?»
- За взятки карали строго, но это, похоже, никого не останавливало.
- Когда был арестован начальник «Союзпромсбыта» Рогов, на его место назначили Ивана Денисенко, который тут же перевел на себя всех взяткодателей. А он был участником Сталинградской битвы, о нем писали «Правда» и «Известия», я к делу приобщил газеты 42-43 года. У него было весь иконостас, кроме Героя Советского Союза. Я его арестовывал в 79-м году.
Взятки были всегда. В 79-м они не превышали 300-500 рублей. Для сравнения «Волга» стоила 10-13 тысяч, «Жигули» – 5-7 тысяч. Взятки в 1000-2000 рублей были очень редки. Я, конечно, не затрагиваю Узбекистан, там суммы возросли в сотни раз. Но коррупция состоит не в том, что берут следователь, дознаватель, начальник милиции. Всем не дашь! Самое страшное, когда появляются преступные связи по принципу: «я не трогаю тебя, ты не трогаешь меня».
- Владимир Иванович, вас боялись сильные мира сего?
- Когда я приехал в Казахстан, мне Кунаев при первой встрече сказал: «Очень много о вас наслышан, но вы должны понимать: Казахстан – это не Узбекистан, вы у нас такого не найдете». Но я нашел. Когда встал вопрос об аресте члена Политбюро Кунаева, Колбин, в то время первый секретарь ЦК компартии Казахстана, поехал к Горбачеву, и тот сказал: «Если Калиниченко уверен, пусть арестовывает». Но я его пожалел. Я просто отказался от ареста, считая, что это будет неправильное решение. Кунаев был тяжелобольным человеком. Когда я его допрашивал, врач делал ему уколы через каждые 10 минут. Я понял, что, если не доведу дело до суда, а он умрет при задержании или на предварительном следствии, его сделают знаменем, потому что для своего народа он – национальный герой.
- Сегодня деньги потратить не проблема. А советским миллионерам некуда было девать «деревянные».
- Это во многом торпедировало взяточничество. Вот я арестовал первого секретаря Чардарьинского горкома партии Бекжанова. У него мы вывозили тремя КамАЗами одежду: костюмы, пальто. Я ему говорю: «Зачем тебе столько? Костюм сегодня модный, а завтра – нет». Я приобщил к делу фотографии партийной конференции, где он делал доклад. За его спиной висел огромный плакат «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи!». Но самое интересное: у них такой национальный обычай – держать отары овец. Бекжанову подарили «Мерседес», который стоял в десятке километров от города, там, где была его отара, и в субботу он приезжал на служебной «Волге» погонять на мерсе по степи. Потом ставил его в стойло и пересаживался в «Волгу». Красоваться и кичиться богатством нельзя было. И дачу большую не построишь, и участок большой не возьмешь. Гульнуть они, конечно, любили. Это значило поехать в цэковский санаторий в Сочи, заказать в горкоме машину, взять девочек, уехать на Красную поляну, и там погудеть, как положено.
- Куда же тратили?
- Кто был поумнее, превращал деньги в золото, как Каримов, который держал богатство в трех бидонах, в степи закопанных. У Тарады, второго секретаря Краснодарского крайкома, деньги лежали в бидонах в курятнике. Золото было замуровано в «чушки» и впаяно в стены. Часть денег держали на сберкнижках на предъявителя. Я считаю, во многом обрушение Советского Союза произошло из-за невозможности реализации гигантского накопления теневого капитала.
- Владимир Иванович, почему вы ушли из прокуратуры?
- Я ушел в 43 года. Для меня был трагедией распад страны. Меня потрясло, что началась ликвидация союзных органов. Нас ставили перед выбором. Если ты – человек демократических взглядов, мы тебя возьмем. Меня брали, но все равно это было унизительно. Моим последнем расследованием было дело о 140 миллиардах, и в нем сверкали все люди, которые пришли к власти. Я, как никто другой, знал, чего они стоят. У меня были копии их личных счетов в швейцарских банках. В Бельгии я допрашивал человека: «Сколько вы имели от сделки?» - «Моя доля была 25 миллионов долларов». – «А какие же были откаты в России?» Он засмеялся: «Владимир Иванович! Я всего лишь посредник!» Потом было предложение от Гайдара войти в комиссию по борьбе с коррупцией. Полгода поработал, пока не понял, что там идет сбор компромата на противников.
- Знаю, что вы дружили с журналистом Юрием Щекочихиным. Он умер сам или его убили?
- Смерть Щекочихина сомнительна и, безусловно, требовала расследования Я считаю, что Юру убили, и это было отравление тяжелыми металлами. Мне позвонил Миша Шилов, наш общий друг, когда Юрка вернулся из Рязани: «Володь, ты знаешь, что Юрке плохо? У него волосы выпадают, и отслаивается кожа на голове и на руках». Для меня это классическая картина отравления тяжелыми металлами. На похоронах ко мне подошли два генерала, и один сказал, что Юру отравили таллием. Прошло семь лет – теперь это безнадежно. Я профессионал и знаю, как дела раскрываются и как они гробятся.