Доктор юридических наук, профессор. В 1991-2002 - судья Конституционного суда Российской Федерации.

Окончила юридический факультет Московского государственного университета (1958), аспирантуру Института государства и права Академии наук СССР. Кандидат юридических наук (1966; тема диссертации: «Уголовное судопроизводство Германской Демократической Республики»). Доктор юридических наук (1989; тема диссертации: «Теоретические основы оценки качества и организации правосудия по уголовным делам: процессуальные, статистические и социологические аспекты»). Профессор. Заслуженный юрист Российской Федерации, заслуженный деятель науки Российской Федерации.

Научная деятельность

В 1958-1971 - аспирантка, младший научный сотрудник Института государства и права АН СССР. В 1971-1991 - старший научный сотрудник, ведущий научный сотрудник, главный научный сотрудник Всесоюзного научно-исследовательского института советского государственного строительства и законодательства. Профессиональные интересы - судебная власть, уголовный процесс, социология и психология правосудия, конституционный судебный контроль, сравнительное правоведение. Занималась исследованием судебных ошибок и их причин (соавтор монографии на эту тему). Принимала участие в разработке Конституции Российской Федерации, Концепции судебной реформы в Российской Федерации, а также проектов Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», Федерального закона «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», Федерального закона «О статусе судей в Российской Федерации». Автор более 130 работ и переводов ряда законов ФРГ.

Судья Конституционного суда

29 октября 1991, на V съезде народных депутатов России в первом туре голосования была избрана членом Конституционного суда (699 голосов «за», 212 - «против»; была выдвинута кандидатом на эту должность фракцией «Беспартийные депутаты»). В феврале 1995 - апреле 2002 - заместитель председателя Конституционного суда. С 2002 - судья в отставке, советник Конституционного суда Российской Федерации.

Принадлежала к числу либеральных судей Конституционного суда. В сентябре 1993 вместе с меньшинством судей голосовала против того, чтобы указ президента России Бориса Ельцина № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» был признан основанием для отрешения его от должности. В августе 1995 выразила особое мнение в связи с решением суда по соответствию Конституции указов президента и распоряжений правительства, касающихся ввода войск в Чеченскую республику. В частности, высказала несогласие с прекращением Конституционным судом производства по секретному ноябрьскому (1994) указу президента, в котором шла речь о подготовительных мерах по вводу войск в Чечню. По мнению Морщаковой, этот указ ограничивал права граждан и поэтому не мог быть засекречен.

Педагогическая и общественная деятельность

В течение многих лет преподавала в Правовой академии Министерства юстиции СССР. Профессор Московской государственной юридической академии (МГЮА). Заведующая кафедрой судебной власти и организации правосудия Государственного университета - Высшей школы экономики (ГУ-ВШЭ), ординарный профессор ГУ-ВШЭ, читает курсы «Судебная власть и организация правосудия», «Пересмотр судебных актов».

Член Научно-консультативного совета Верховного суда Российской федерации, заместитель председателя Совета по совершенствованию правосудия и член Совета по развитию институтов гражданского общества и правам человека при президенте России.

В 2007 выступила против переезда Конституционного суда в Санкт-Петербург, заявив, что это решение «безусловно, нанесёт урон конституционному правосудию, хотя бы потому, что кардинально поменяются все научные сотрудники». По её мнению, «никакой необходимости в переезде нет, акт переезда - это выражение произвола».

Награждена Премией имени д-ра Фридриха Йозефа Гааза за 2005 (присуждается Германо-российским форумом).

Варвара Макаревич: Здравствуйте. В эфире программа "Правда" и я, ее ведущая, Варвара Макаревич. Сегодня у меня в гостях доктор юридических наук, заслуженный деятель науки Российской Федерации, профессор Тамара Георгиевна Морщакова. Тамара Георгиевна, здравствуйте.

Тамара Морщакова: Здравствуйте.

В.М.: Не удивляйтесь. Сегодня не только я буду вам задавать вопросы, но и мои коллеги, сотрудники редакции программы "Правда". И прежде чем мы начнем с вами разговор, я предлагаю посмотреть короткую биографическую справку о моей гостье.

Тамара Морщакова родилась в Москве. Окончила юридический факультет МГУ, затем – аспирантуру Института государства и права академии наук СССР. 20 лет проработала во Всесоюзном научно-исследовательском Институте советского законодательства, защитила докторскую диссертацию по проблемам оценки качества судебного разбирательства по уголовным делам. В 1991 году была избрана членом Конституционного суда, где проработала 11 лет. С 1995-го по 2002-й – в должности заместителя председателя суда. С 2002-го – судья в отставке. Участвовала в подготовке концепции судебной реформы, проекта Конституции Российской Федерации, стала одним из разработчиков федерального закона о конституционном суде.

Круг научных интересов Морщаковой достаточно широк: это судебное право и уголовный процесс, социология и психология правосудия, сравнительное правоведение. Занимается также исследованием судебных ошибок и их причин. Автор более чем 300 научных работ и переводов. На сегодняшний день является заведующей кафедрой судебной власти Высшей школы экономики, входит в состав президентского совета по правам человека, а также в научно-консультативный совет при Верховном суде Российской Федерации. Считает, что судебная реформа нужна не судам, а всему обществу.

В.М.: Тамара Георгиевна, когда я изучала вашу биографию, обратила внимание на несколько любопытных деталей. И одна из них такая: вы никогда не были членом КПСС. Как вам это удалось? Мне казалось, что в Советском Союзе это было что-то такое обязательное. Тем более, наверное, для человека, который выбрал профессию юриста. Нет?

Т.М.: Но оказалось, что это не так. На самом деле мне ни разу не пришлось отказываться ни от каких-то официальных предложений на этот счет, ни от каких бы то ни было мер, которые могли бы меня понудить к этому, тоже не пришлось ни разу защищаться.

В.М.: И, как я понимаю, вам это никогда не помешало?

Т.М.: Я считаю, что нет. Это мне не помешало. То, что я хотела делать, я и делала. Мне хотелось учиться сначала, потом хотелось заниматься научной работой.

В.М.: Научной работой вы занимались довольно долгое время. В совокупности где-то около 30 лет. И после этого вы стали судьей Конституционного суда. Вы вообще судьей хотели быть, или вы хотели продолжать научную деятельность?

Т.М.: Вы знаете, это вопрос интересный. На самом деле я, еще когда училась, хотела быть судьей. Но тогда, когда я училась, с тех пор не было такого суда, как Конституционный суд. И я предполагала, что это будет просто обычный суд, как мы сейчас говорим, общей юрисдикции, рассматривающий гражданские и уголовные дела. Но поскольку я стала сразу после университетской скамьи пытаться учиться дальше, пыталась учиться уже сразу в аспирантуре, хотя уже и стала работать в научно-исследовательском учреждении, то дальше судьба моя вела меня именно по научной стезе.

Хотя именно тема судебной деятельности была предметом моих исследований.

В.М.: Раз мы заговорили как раз про науку, есть такой термин, который, естественно, вам знаком – правовое государство. Мы сегодня живем в правовом государстве? Россия им стала?

Т.М.: Вы знаете, мы живем в нашей стране, которая на своем знамени написала, что она строит правовое государство, что она хочет быть правовым государством, и таким знаменем я считаю действующую конституцию, которая была принята в 1993 году. Ясно, что многие конституционные цели, которые были закреплены в этом основном документе для любой страны, не достигнуты. Это документ на будущее, на рост.

В.М.: Насколько отдаленное будущее, по вашим прогнозам?

Т.М.: Прогнозист я плохой. Мне всегда хочется торопить время и хочется, чтобы какие-то положительные процессы, то есть те, которые мы обычно характеризуем знаком "+", происходили скорее. Но объективная реальность, как правило, не позволяет мечтателям торопить время. Поэтому я думаю, что нужно просто жить в сегодняшнем дне, делать все, что ты можешь, для того чтобы цели, закрепленные в основном законе страны, осуществились.

В.М.: Есть еще одно понятие. Мне бы хотелось именно вашу трактовку этого понятия услышать – правовая культура. Что вы вкладываете в это понятие прежде всего?

Т.М.: Знаете, правовая культура – понятие вообще очень широкое, так же как и просто понятие "культура", какой бы стороны нашей жизни она ни касалась. Это такое понятие, которое не появляется в одну секунду ни по приказу, ни в соответствии с каким-либо документом. Это то, что растет вместе с людьми, с народом веками. Правовая культура в России имеет хорошие корни. Даже если мы вспомним, допустим, российскую судебно-правовую реформу, которая была осуществлена Александром Освободителем, то мы поймем, как долго мы имеем перед глазами в нашей истории высокие образцы правовой культуры. А дальнейшее зависит от разных других обстоятельств. Носители правовой культуры – это же люди. И если мы говорим о правовой культуре, то, наверное, мы можем говорить о людях, которые не являются профессионалами-юристами, с одной стороны. Они – это именно та большая масса людей или народ, который дает почву для развития правовой культуры. Но это только одна часть.

А другая часть тех субъектов, которые очень активно участвуют в развитии этого явления, которое вы назвали "правовой культурой" – это профессионалы-юристы, которые очень отличаются, я бы сказала, от тех, кто к юридическим знаниям профессионально не прикасался. Потому что они подвластны не только общим представлениям, не только действующим в какой-либо стране, в каком-либо обществе правовым нормам поведения, но они подвластны и тому, что есть теория права. Теория права в России – явление тоже многоплановое. Я с удивлением узнала, как почитаема среди немецких юристов российская теория права, сопровождавшая конец XIX века. И образцы той правовой теории до сих пор у нас остаются недосягаемыми даже в исполнении трудов нынешних юристов. Иногда мне даже кажется, что мы немножко отступили назад в качестве и в сути правовых воззрений. Но надо сказать, что правовые воззрения в России были всегда разнообразны и позволяли отразить очень различные стороны того, что есть правовая культура.

В.М.: Если говорить о развитии правовой культуры, кто к ней стремится из этих двух групп, которые определили профессионалы и само общество? Кто к развитию правовой культуры сегодня стремится больше – профессиональное сообщество или граждане?

Т.М.: Я бы не сказала, что здесь можно употребить такую языковую форму - "стремится к правовой культуре". Правовая культура – это как наша жизнь. Можно ли стремиться к жизни? Мы можем только как-то оценивать происходящие ее формы и своим поведением, своим сознанием влиять на развитие как формы жизни, так и формы правового…

В.М.: Перефразирую. Кто сегодня влияет больше – профессиональное сообщество или общественность?

Т.М.: Это никогда не отделимо друг от друга. Другой вопрос, что иногда можно предъявить претензии к профессиональному сообществу с той точки зрения, что оно, может быть, не все делает для того, чтобы поощрять развитие или восприятие правовой культуры каждым членом общества. Но здесь "виноваты" не члены профессионального юридического сообщества, а, может быть, в большей мере складывающиеся формы развития общественного управления. "Общественного" в широком смысле слова. Я включаю сюда, конечно, и государство, и другие структуры.

В.М.: Если посмотреть на судебные системы в других странах, кого можно считать образцом для подражания, что ли?

Судебные уставы, которые были приняты в ходе реформы 1864 года в России, легли в основу, например, существующего до сих пор законодательства Германии.

Т.М.: Если мы возьмем Европу, Россия принадлежит к системе права, которая существует именно в Европе и называется статутным правом, то есть правом писаным, в отличие от неписаного права, которым характеризуются, например, англосаксонские системы права. И если мы посмотрим на это письменное право, которое создавалось в истории России, то увидим неожиданное. Те уставы, которые были приняты в ходе реформы 1864 году в России, судебные уставы, касающиеся и уголовного законодательства, и устройства судебных учреждений, и процедур, связанных с рассмотрением судами разных дел – они легли в основу, например, существующего до сих пор законодательства Германии. Я не знаю, понравится ли это вам. Мне это очень понравилось.

В.М.: Любопытный факт. Я не знала об этом.

Т.М.: Любопытный факт. И, в отличие от дальнейшего развития российского законодательства, не права, а именно законодательства, надо признать, что Германия до сих пор сохраняет эти нормы.

В.М.: В отличие от нас. Говоря о реформах, была большая реформа 1991 года, к которой вы имели непосредственное отношение. Как бы вы оценили результаты этой реформы? Сегодня можно уже подвести итог?

Т.М.: Я бы стала подводить итог этому периоду развития, начиная, допустим с 1991 года до… Какой у нас сегодня?

В.М.: 2016.

Т.М.: 2016. Я бы подводила итог этому периоду, хотя развитие в течение этого периода времени однолинейно не происходило. Редко, наверное, однолинейное развитие позволяют себе страны и народы. Потому что много разных объективных обстоятельств влияет на эту линию. Эта история судебных реформ началась очень бурно. С 1991 года, с разработки концепции судебной реформы, которая была принята тогдашним законодательным органом РСФСР как составная часть СССР. Это часть СССР, которая теперь образует Российскую Федерацию. И высший законодательный орган РСФСР принял тогда концепцию судебной реформы как документ, подлежащий воплощению. Принял ее постановлением законодательного органа. Я считаю, что это факт совершенно уникальный. И он не мог не иметь положительных последствий. Он имел положительные последствия, потому что кроме концепции, которую одобрил законодатель тогдашней России, потом на ее основе появилась масса законов, определявших судьбу судов или судебной власти. Потому что тогда впервые была поставлена задача - обеспечить третьей ветви власти, каковой должна была быть судебная власть, самостоятельность и независимость именно как власти. И законы первых лет воплощения той концепции судебной реформы вполне работали на эту цель. Появились законы о статусе судей, потом чуть позже появились законы о судебной системе в Российской Федерации, которые исходили из концепции данной реформы.

Надо честно сказать, что концепция судебной реформы 1992 года наиболее полно воплотилась в российской конституции 1993 года. И не только я, но и многие научные работники, ученые, анализирующие это развитие, считают именно конституцию Российской Федерации основным актом, последовательно, вслед за концепцией судебной реформы, реализовавшим сформулированные в той концепции идеи. Это же положительный был момент. Эта концепция судебной реформы и разрабатывалась, и осуществлялась, я бы сказала, очень последовательно развивающей эти идеи группой единомышленников. Вообще когда творится реформа, это очень важно, чтобы у нее был коллективный автор и чтобы этот коллективный автор действовал и как воплощающий эти идеи. И тогда это было осуществлено. Тогда в администрации президента Российской Федерации была даже создана отдельная структура, группа по судебной реформе, которая включалась как структурное подразделение государственно-правового управления администрации президента. Возглавлял эту группу известный юрист Сергей Анатольевич Пашин. И он последовательно занимался практическими шагами по внедрению идей судебной реформы. Можно привести пример, который, может быть, больше известен публике, чем что-нибудь остальное, таким примером может послужить поэтапное введение в Российской Федерации суда присяжных.

В.М.: Как раз я и хотела следующий вопрос задать вам именно про суд присяжных. Это был один из ключевых моментов, что мы получили в начале 1990-х годов, вернули то, что когда-то было в России. Вы сегодня как оцениваете тот суд присяжных, который на сегодняшний день существует у нас в стране?

Т.М.: Нельзя сказать, что это такое безбедное существование у суда присяжных, потому что он не просто существует, но буквально до этого года он достаточно последовательно в отрицательном смысле слова сворачивал свою компетенцию. Конечно, не по собственной воле, а по воле законодателя.

В.М.: Почему так происходило?

Т.М.: Если хотите, я вам искренне расскажу.

В.М.: Хочу, конечно.

Т.М.: Когда вводился суд присяжных, он являлся таким инструментом, который позволял судьям уверовать в то, что признали их независимость. И судьи очень положительно относились к этому институту. Они считали, что теперь-то, когда в уголовных делах ответ на вопрос о том, достаточно ли собрано было органами обвинения доказательств виновности лица и может ли оно быть осуждено за совершение преступления как виновное, пока этот вопрос решают присяжные, а не судьи, судьи освобождены от давления. Какой смысл на них давить?

В.М.: Если все равно решение принимают не они.

Т.М.: Да. И извольте предъявить доказательства и прилюдно позволялось их исследовать сторонам обвинения и защиты. И далее уже по результатам этого объективного исследования совершенно беспристрастные люди, 12 человек, на которых не так-то легко повлиять, потому что довольно большая группа, решают вопросы виновности. Это рассматривалось как важнейшая гарантия независимого суда с одной стороны, а с другой стороны это рассматривалось как очень существенная гарантия для тех, кто предстает перед судом и для публики. Потому что суд всегда вершится публично, как важнейшая гарантия для воспринимающих судебный спектакль людей, того, что все происходит, что это правда, что это не фальсификация, что все именно так и есть.

Ведь говорят же, что важно, чтобы не только правосудие вершилось, но важно еще и то, чтобы все видели, как оно вершится. И этот процесс был очень хорош. Пока не стали вводиться такие меры, которые получили значение обратное: не как гарантии судебной независимости, а как меры, ограничивающие эту независимость. И когда появились такие меры и когда суд присяжных стал мешать достижению вот этих ограничительных целей в отношении независимости, то, естественно, отношение к нему изменилось и в судейском сообществе, и со стороны, наверное, профессионалов, которые оценивали эффективность института, потому что судейское сообщество сказало: "Если мы должны подчиняться разным обстоятельствам, лежащим вне судебного процесса, если меня как судью могут удалить из судейского кресла просто потому, что я, отработав в течение 3 лет, кому-то не понравился, и если в связи с тем, что я должен понравиться, я не могу отказать тем, кто формулирует или формирует судебную политику в том, что решения по определенным делам или по определенному классу дел должны быть такими, а не иными, то тогда зачем мне помеха в виде присяжных, которые будут решать по-своему, а я буду расплачиваться как судья перед теми, от кого я жду одобрения своей деятельности на судейской должности за решения, которые они приняли?".

В.М.: Почему присяжных 12? Мне всегда это было интересно. И я с удивлением узнала, что в других странах бывает другое количество присяжных. В Шотландии их 15, во Франции – 9. Какое все-таки оптимальное число, и почему Россия выбрала 12 присяжных?

Число 12 при принятии решения обеспечивает ситуацию, когда разнообразие в позициях позволяет отсечь наиболее крайние точки зрения и в одну, и в другую сторону.

Т.М.: Ответ может быть сначала очень простым. Российская история нам это число принесла как заветное. 12 присяжных было введено в ходе судебной реформы 1864 года. Обратите внимание, что начало этой судебной реформы – это год отмены крепостного права. То есть общество осуществило тогда судебную реформу в условиях гораздо менее приспособленных к совершенствованию правосудия и к его укреплению как справедливой процедуры, чем теперь, когда мы можем претендовать на более высокую степень цивилизованности. У нас крепостного права нет давно, хотя есть всякие другие вещи, которые очень мешали цивилизационному процессу в России. Но число 12 – оно, вы знаете, имеет психологическое обоснование, как ни странно. Психологи, исследуя процедуры принятия решений так называемыми малыми группами. Считается, что 12 человек – это малая группа, которая должна принять решение по конкретному вопросу путем голосования. Исследуя психологию принятия решения в таких малых группах, психологи пришли к убеждению, что меньшее число всегда несет в себе опасность какую? Что воспринимающие люди – они не профессионалы, не юристы. Имеющие юридическое значение факты не запомнят, не всю информацию сохранят. А вот это число уже позволяет сохранять такое если не максимальное, то достаточное количество информации, достаточный ее объем, ничего не упустить. И это с одной стороны.

А, с другой стороны, число 12 при принятии решения обеспечивает такую ситуацию, когда разнообразие в позициях позволяет отсечь наиболее крайние точки зрения и в одну, и в другую сторону. А вот эта центральная группа, которая может консолидированно проголосовать, дает наиболее объективную оценку обстоятельствам.

Когда вы вспоминаете про французское число 9, нам надо еще к тому же не забыть, что это не настоящий суд присяжных, хотя на него у нас часто ссылаются. Потому что это тот суд присяжных, который заседает вместе с судьей-профессионалом. В одной коллегии, в отличие от того, что было в соответствии с судебными уставами в России до революции, и в отличие от того, что было введено в России на основе концепции судебной реформы 1992 года, где непрофессионалы обсуждали вопросы прошедшего судебного процесса и исследования имевших место в нем доказательств отдельно от судьи.

Почему это важно? Это тоже психологи исследовали. Очень интересные исследования есть, которые говорят о том, что в любой такой группе лидером, к мнению которого прислушивается вся группа, всегда является человек, через которого проходит наибольшее количество, наибольший объем информации. Ясно, что когда судья-профессионал с одной стороны и непрофессионалы – с другой.

В.М.: Именно профессионал становится этим человеком.

Т.М.: Он все знает про этот юридический процесс. А они нет. И невольно… Не потому что он давит на них, а просто потому что он своими знаниями заслуживает у них доверие, его позиция приобретает больший вес. А в группе решающих не должно быть, чтобы у кого-то был больший вес.

Т.М.: Конечно. Но я бы сказала, что не только психология. Ведь если мы смотрим на суд, это государственное учреждение. А в суде стороны кто?

В.М.: Люди.

Т.М.: Люди. Есть люди, которые имеют одинаковый статус, когда мы с вами пришли выяснять квартирный вопрос, например.

В.М.: Все должны быть равны.

Т.М.: Они все равны перед судом. Но есть другие процессы, в которых одна сторона представляется как публичная власть. И она представлена органами публичной власти. Эти органы публичной власти такая же часть государственного механизма, как суд. Суд – это государственный орган. Мы от этого никуда не уходим.

И вот это единение государственных структур и такая поддержка друг друга, как имеющих вроде бы какие-то общие задачи, она психологически очень соблазнительна. Хотя с точки зрения процедур всегда в судопроизводстве подчеркивается, что суд никак не может занимать позицию ни одной из сторон, кто бы они ни были.

В.М.: Тамара Георгиевна, мне подсказывают, что есть вопросы из зала. Пожалуйста, коллеги.

Надежда: Здравствуйте. Меня зовут Надежда. Я корреспондент программы "Правда". Мне не совсем понятно стало из разговора, как все-таки у нас защищены присяжные от давления со стороны? Есть ли какие-то механизмы по их защите? Я, конечно, понимаю, что 12 человек, и на каждого воздействовать будет очень трудно. Но все же вдруг найдутся такие люди.

Т.М.: Вы знаете, к сожалению, ваше предположение в нашей жизни реализуется. Потому что если мы с вам посмотрим на результаты работы суда присяжных по уголовным делам, потому что у нас суд присяжных есть только по уголовным делам, то мы увидим с вами, что судья-профессионал, который может рассматривать те же самые дела или три профессионала. Потому что здесь зависит от выбора подсудимого обвиняемого, какой состав суда он предпочитает. Если речь идет о рассмотрении таких категорий уголовных дел, в отношении которых суд присяжных предусмотрен. Если мы возьмем эту позицию сравнения решений по однотипным делам профессионального суда и суда с участием присяжных, то мы увидим, что профессиональный суд не оправдывает. Во всяком случае, последние годы стабильно держится процент оправдательных решений в суде менее 1.

А в суде присяжных это близится к 20% оправданий. Если мы исходим из этого, то тогда понятно, что гражданин, которого обвиняют и который может себе выбрать форму правосудия, больше хочет рассчитывать на такие шансы для оправдания, которые дает ему суд с участием присяжных. Значит, это довод в пользу того, что суд присяжных может быть более объективным? Я думаю, что да. Этот довод очень чувствительный.

В.М.: Но как присяжные действительно все-таки защищены?

Т.М.: Они защищены точно так же от вмешательства в их деятельность, я бы сказала так громогласно, декларативно, потому что их статус во время их участия осуществления правосудия приравнивается к статусу судьи. В каком смысле? Запрещено вмешательство. Все, что может быть связано с вмешательством в их деятельность, во всех ситуациях рассматривается как такое нарушение, которое не может не повлечь отмену выясненного решения, является ли этот приговор обвинительный или оправдательный. Все равно если такого рода нарушения, свидетельствующие о возможном влиянии на суд присяжных, отмечаются, найдены, обнаружены, такой судебный акт подлежит отмене.

Но что здесь надо сказать? Ни в отношении профессиональных судей, ни в отношении присяжных имеющиеся гарантии независимости суда при рассмотрении конкретного дела не проявляют себя как достаточные. Например, органы, которые соревнуются со стороной защиты в уголовном процессе, это органы публичного обвинения – это очень полновластные органы государства. У них есть масса средств принудительного воздействия и на тех, кто участвует в процессе, и вообще на очень многих. И эти способы принудительного воздействия в нашей реальности, последних лет распространились и на суд присяжных.

Я согласна с вами, что на 12 человек повлиять сложнее. А что, если мы вспомним такие научные исследования последнего времени, которые посвящены были удивительной теме – оперативному сопровождению суда присяжных.

В.М.: То есть от двери до двери кто-то сопровождает каждого присяжного?

Т.М.: Если бы только от двери до двери. А в той жизни личной, которая не происходит между входной дверью в суд и выхода из суда, присяжных стали сопровождать – следить за ними, выяснять их тайны личной жизни, иногда провоцировать их на какие-то неблаговидные поступки, иногда запугивать, иногда грозить, что последствия участия в этом процессе для них могут быть отрицательными. Иногда провоцировать их выход из коллегии.

В.М.: Это сегодня какая-то широкая практика?

Т.М.: Вы знаете, я бы сказала, в ведомственной науке органов, на которые возложено публичное обвинение, это называется сбором необходимой информации, которая позволяет удалить негодного присяжного из судебного процесса. Но фактически это не сбор информации, которая позволяет или заставляет удалить, а фактически это сбор такой информации, которая сама может быть использована для того, чтобы присяжный ушел.

В.М.: Вы сказали, что присяжных еще и провоцируют.

Т.М.: Провоцируют, да. Разными способами. Вы знаете, даже если существуют такие правила и они подтверждаются во многих… Правила негласные, они в законе не закреплены. Вообще оперативно-розыскная деятельность только в очень основных чертах зафиксирована в законе. Ведь она деятельность, совершаемая тайно. Потому что если оперативно-розыскная деятельность совершается явно, ее эффективность будет нулевой.

Если оперативно-розыскные мероприятия стали явными, считайте, что они провалились, и никаких результатов нет. И когда такая деятельность осуществляется, она иногда имеет своей целью заслать в коллегию присяжных тех, кто имеет некий упрек в своей жизни, в своем семейном статусе такого рода, который позволил бы в дальнейшем отвести этого присяжного. Например, присяжный находится в каких-то, пусть далеких, родственных отношений с кем-то из правоохранителей, с кем-то из работников правоохранительных структур или даже судейских структур, адвокатских образований. До поры до времени об этих сведениях, о которых сам присяжный может не знать, потому что это могут быть дальние и не известные ему родственники, будут молчать. Но если он потом…

В.М.: Но в нужный момент вспомнят.

Т.М.: Проявляет себя как человек, потенциально голосующий не так, как хочется органам публичного обвинения, то это может быть против него использовано.

В.М.: Тамара Георгиевна, есть еще вопросы зала.

Павел Круг: Меня зовут Павел Круг. Я редактор программы "Правда". У меня вопрос достаточно меркантильный. Получают ли присяжные деньги за свой труд? Все-таки труд нелегкий, все-таки нужно вникать в дело, тратить свое личное время. Все-таки это работа в обычном понимании слова или гражданское служение, такой общественный долг?

В.М.: Я бы еще дополнила. Это право или обязанность?

Т.М.: Начнем с последнего? Вы хорошо употребили слово "гражданский долг". Да, у граждан России, вообще у граждан есть не только права, но и обязанности. Так же как гражданин обязан, допустим, исполнить свой воинский долг. Точно так же он должен исполнить и долг участия в осуществлении правосудия как гражданин в качестве человека, входящего в состав суда, разрешающий дело. Это долг. Это не развлечение, это не право (хочу – участвую, хочу – не участвую). Другое дело, что человек, который получает приглашение в соответствии со списком кандидатов в присяжные (эти списки составляются на основе списков избирателей), имеет целый ряд объективных оснований, по которым он может отказаться.

В.М.: Например?

Т.М.: Сейчас приведу примеры. Есть такие основания, которые позволяют человеку отказаться от участия в процессе. А есть такие основания, которые исключают участие человека в таком процессе. Например, не могут участвовать в таком процессе, это исключено, лица, которые имеют судимость. Понятно, что нельзя. Лица, у которых не все в порядке с психическим здоровьем. Нежелательно, хотя не запрещено законом, но стороны могут на это реагировать, отводя присяжных в процессе, если в присяжные вызывают работников правоохранительных органов. Понятно, кто такие правоохранительные органы.

Есть такие основания, которые позволяют вполне подходящему по всем критериям для исполнения этой гражданской функции гражданину отказаться. Например, возраст более 65 лет, или если у него есть разные заболевания, которые этому препятствуют, если у него на содержании, на воспитании есть несовершеннолетние дети или люди-инвалиды, больные, которые требуют постоянного ухода. Если профессия присяжного такова, что она сама по себе является неким вариантом общественного долга, и он не может с этой работы уйти. Вот это все принимается во внимание. И присяжный в таких случаях может просить о том, чтобы его не вызывали. Так что есть и основания, требующие удаления, есть и основания, удовлетворяющие заявлению присяжного о том, что по объективным обстоятельствам он не смог бы осуществить всю эту миссию от начала до конца. Надо же иметь в виду, что рассмотрение дел в суде присяжных – это не несколько часов и не несколько дней. К сожалению, это один из недостатков очень явных нашей формы судопроизводства с участием присяжных заседателей. Потому что у нас формируются, их так и называют в практике, "дела-монстры", содержащие десятки томов материалов, которые длятся не несколько месяцев, а даже несколько лет. И человек должен быть исключен на все это время из своей всякой практически жизни – профессиональной и личной.

Павел Круг: Все-таки за какую-то оплату происходит?

Весь институт присяжных требует постоянной законодательной заботы о том, как обеспечить тем, кто готов выполнять этот гражданский долг, нормальные условия для его осуществления.

Т.М.: Они должны получать свою среднюю заработную плату за это время. В связи с развитием у нас бизнеса как сферы частной предпринимательской деятельности это тоже вызывает особые затруднения, потому что предприниматель должен потерять работника на достаточно длительное время. И предпринимателям это тоже невыгодно. Они тоже могут препятствовать тому, чтобы их работник так надолго уходил. Поэтому весь институт присяжных требует постоянной законодательной заботы о том, как обеспечить тем, кто готов выполнять этот свой гражданский долг, нормальные условия для его осуществления.

В.М.: Тамара Георгиевна, вы заговорили о законодательных мерах. Как раз президент выступил с предложением расширить полномочия суда присяжных, ввести суд присяжных на уровне районных судов в количестве 6 человек и в областных судах 8 человек. Вы как относитесь к этому предложению? Насколько я знаю, первое чтение пройдено. Единственная поправка, которая была внесена – это перенести срок вступления закона в силу с 1 января 2018 года на 1 июля 2018 года.

Т.М.: Я, конечно, должна, безусловно, подчеркнуть важность такого шага, который состоит в том, что после многих лет сокращения компетенции суда присяжных, я не знаю, помнят ли присутствующие и наши слушатели, что суд присяжных был удален из дел, связанных со всякими террористического характера действиями. Он был удален из всяких дел, которые считаются по уголовному кодексу направленными против осуществления государственной власти, против реализации таких свобод, как право граждан на свободу демонстраций, шествий, митингов, выражения своего публичного мнения в таком коллективном исполнении всех граждан. Не поодиночке, а коллективно. И многие другие дела. Дела несовершеннолетних были исключены из компетенции суда присяжных. До последнего года, буквально до этого, были исключены долгое время из компетенции суда присяжных те дела, где обвиняемыми были женщины, что вообще немыслимо объяснить, как будто женщины столь же не дееспособны, как несовершеннолетние в вопросе о том, какую процедуру они считают для себя лучшей.

Много всего было. И это сокращение особенно серьезно в объеме своем выросло, когда в России была введена процедура в областных судах апелляционного пересмотра по жалобам заинтересованных участников процесса, вынесенных по уголовным делам судебных приговоров. Большую часть компетенций, которую раньше осуществляли областные суды, притом, что там возможно было выбрать и суд присяжных, отдали в районные суда. Инфраструктура, которая обеспечивает деятельность суда присяжных, у нас создана только на уровне областного, краевого суда, верховного суда субъекта Российской Федерации, республики. И она не создана в районных судах. Когда эти дела передали, они автоматически выпали из поля возможностей суда присяжных. То есть очень существенно сократилась компетенция. И после такого многолетнего развития вдруг шаг, который позволяет надеяться на расширение суда присяжных. Но я должна сказать, что совет по правам человека при президенте Российской Федерации много лет настаивал на том, чтобы именно так развивался суд присяжных. И исходил и из недостаточности гарантий независимости для государственного суда Российской Федерации, и из не очень крепкого, прочного статуса профессионального судьи. Как я считаю, каждый из профессиональных судей может быть удален из судейского кресла. Для этого существует масса оснований, закрепленных в законе, толкуемых очень широко. Например, за то, что он какими-то своими действиями или решениями наносит ущерб авторитету судебной власти. Кто-нибудь скажет мне, где границы тех действий, которые могут сыграть такую негативную роль для авторитета судебной власти?

Когда, например, судебное решение отменяется, разве это не роняет авторитет судебной власти? А между тем судья не может привлекаться к ответственности за то, что вышестоящая инстанция отменит его решение. И при таких условиях, когда каждый судья может быть удален со своего места довольно легко, и, как я считаю, ни один из судей не имеет достаточных возможностей, чтобы защититься, при таких условиях, конечно, граждане далеко не массово положительно отвечают на вопрос о том, доверяют ли они суду.

Александр Петров: Меня зовут Александр Петров. Я журналист. Хотел вам задать такой вопрос. Я прекрасно понимаю, что это очень важная тема. Но, с другой стороны, мне хотелось бы вернуться к основному закону страны, который для многих судей и многих граждан России является сакральным текстом, священным писанием. И Конституционный суд, членом которого вы в прошлом являлись, занимается защитой этого основного закона, защитой этого сакрального текста, занимается интерпретацией этого текста. Сегодняшний современный состав конституционного суда в своих интерпретациях не нарушает дух этого текста, который был заложен в 1990-е годы? Как вы оцениваете эффективность современного состава? В том, что касается, например, разъяснений по решениям ЕСПЧ. Вот эти ситуации. Расскажите, пожалуйста.

Т.М.: Это очень интересный вопрос. Я не могу позволить себе и вам меня вовлекать в процедуру обсуждения, в которой наверняка можно было бы упрекнуть в определенном конфликте интересов с действующим составом суда. Да это и, если хотите, если вас интересуете вопрос о тех требованиях, которые статус судейский вообще ко всем судьям предъявляет, не имеют они права оценивать таким образом своих коллег.

Конституционный суд среди всех судов должен обладать наибольшей политической нейтральностью и независимостью.

Но гораздо интереснее другая часть вашего вопроса, которая касается конкретных решений Конституционного суда, связанных с интерпретацией действующего конституционного закона, который в известной мере есть священное писание. Но, правда, надо сказать, что, конечно, и содержание Конституции по мере течения жизни этого акта тоже меняется. Не потому что в него изменения вносятся, а потому что изменяется обстановка вокруг применения этого закона. В худшую сторону или в лучшую сторону – это другое дело, конечно. Конституционный суд не должен быть подвержен никаким влияниям такого свойства, которые носят определенный политический оттенок. Конституционный суд среди всех судов должен обладать наибольшей политической нейтральностью и независимостью.

Александр Петров: Обладает?

Т.М.: Я бы сказала, что он учитывает происходящее вокруг, может быть, в большей мере, чем, с моей точки зрения, это следовало бы делать. Но при этом я бы коренным образом решительно бы возразила против такой склонности, в том числе нашего общественного мнения, к демонизации именно решений, резолюций, которые принимает Конституционный суд. Вот вы привели замечательный пример, потому что он очень актуальный, связанный с толкованием Конституционным судом, как это подается везде в средствах массовой информации, часто научной литературе, обязательности для России, исполнения решений Европейского суда по правам человека. Надо сказать, что если вы станете читать, оно большое и сложное, но не дурное, хорошо написанное решение Конституционного суда, то вы увидите, что там ни в одном пункте не поставлена под сомнение обязательность для Российской Федерации исполнения решений Конституционного суда. Обсуждается вопрос о пределах или поле усмотрения российского Конституционного суда и российской власти выбирать те меры, с помощью которых в национальной правовой системе обеспечивается исполнение решений Европейского суда. Хотя это для всех нас так чувствительно, что первое, на что мы реагируем - "Ах, как же это так? Конституционный суд хочет присвоить себе право решающего голоса в ответе на вопрос – исполняет Россия или нет". Ни одна страна, это я подчеркиваю, входящая в Совет Европы, являющаяся страной, признающей юрисдикцию Европейского суда по правам человека, ни одна никогда не заявила, что она вообще не будет исполнять это решение. Или что она рассматривает их как необязательные.

Посмотрите, никто в политической элите не осмелился, кроме, я бы сказала, политических маргиналов, ставить вопрос о том, что России нужно выйти из договора. Пальчиком погрозить мы любим: "А вот мы можем выйти". Да можете ли вы выйти? Чем это кончится? Если мы говорим всегда, исходя из российской конституции, что народ России является единственным источником власти и носителем суверенитета, то я тогда предлагаю, хотя это очень популистски, нарочно я делаю, давайте спросим у народа, а он хочет, чтобы ему не разрешили ходить в Европейский Суд защищать свои права?

А российский народ уже очень освоил закрепленную Конституцией процедуру обращения в Европейский суд по правам человека. И эта процедура на конституционном уровне признается как основание для пересмотра российских решений.

В.М.: Народ вряд ли захочет отказываться от такой опции.

Т.М.: Вряд ли он захочет от этого рубежа защиты своих прав. Правда? И вот это сразу же делает понятным, а может ли власть независимо от такой воли народа иметь эти эффективные средства правовой защиты, позволить себе взять и выйти.

В.М.: Тамара Георгиевна, у нас, к сожалению, время подходит к концу. И я хотела бы перейти к финальным вопросам. Вы в одном из своих интервью сказали, что ваша профессия была долгое время неким инструментом власти. Вы имели в виду, вероятно, советское время.

Т.М.: Да. Не моя личная профессия, а вообще юридическая профессия, как и право вообще, считалось инструментом для реализации власти.

В.М.: Сегодня таковым инструментом является эта профессия?

Т.М.: С точки зрения декларируемого статуса судебной власти – ни в коем случае. Я безусловно исхожу из реальности. Вообще, вы знаете, должное и реальное всегда находятся в некоторой вилке. Они не совпадают. И на самом деле деятельность представителей юридической профессии направлена на то, чтобы сокращать этот разрыв. Конечно, такой разрыв существует. И попытки задействовать судебную власть на стороне какой-нибудь другой власти не прекращались никогда.

В.М.: Тамара Георгиевна, какими качествами сегодня должен обладать тот, кто хочет заниматься юридической деятельностью?

Т.М.: Я считаю, что юридическая профессия имеет много положительного и много отрицательного. Положительное в юридической профессии состоит в том, что человек, свято верящий в идеалы права, может равняться именно на них. И это самого человека, принадлежащего к этой профессии, поднимает.

В.М.: А отрицательная?

Т.М.: А отрицательная заключается в том, что, равняясь на идеалы права, он во многих случаях попадает в ситуацию, когда он может потерять возможность заниматься этой своей профессией, потому что ясное дело, что он кому-то не угождает. Потому что это перетягивание каната существует в реальной жизни. Власть хочет иметь суд на своей стороне. А суд не должен быть на стороне власти. Он должен быть на стороне справедливости.

https://www.сайт/2016-11-21/tamara_morchakova_o_tom_pochemu_pravosudie_v_rossii_ostaetsya_basmannym

«Судье приходится выбирать: защищать право - или свою карьеру»

Тамара Морщакова - о том, почему правосудие в России остается «басманным»

Тимофей Балдин

Судебная ветвь власти — одна из самых критикуемых в России. И вместе с тем с ней связаны большие надежды: ведь если в стране сможет заработать независимый суд, это благоприятно подействует на другие структуры власти, на общество и государство в целом. Судья Конституционного суда в отставке, профессор Высшей школы экономики Тамара Морщакова в интервью сайт рассказала, как устроен механизм контроля за судьями и почему независимая по Конституции судебная власть сделалась служанкой власти исполнительной.

— Тамара Георгиевна, очень много говорится о том, что пока в стране не будет нормальной судебной системы, независимого суда, не будет ничего — ни прав, ни свобод, ни инвестиционного климата, ни развития. Есть что-нибудь в нынешнем состоянии судебной системы, что дает поводы для оптимизма? Или сплошные разочарования?

— Я не могу сказать о разочаровании, потому что все, что происходит, - достаточно ожидаемо для профессионалов. Уже почти 25 лет в стране идет судебная реформа, а воз и ныне там. Никакие шаги по созданию нормальной судебной власти, будь то теоретические или практические, у нас пока ни к чему не приводят.

Подлинная внутренняя причина этого заключается в том, что власть не признает для себя необходимости существования независимого суда. Он ей не нужен. Даже когда звучат заверения, что нам нужна независимая судебная власть, что нам нужно разорвать обвинительную связку между правоохранительными органами и судом, что нам нужен объективный и справедливый суд - как бы это все ни заявлялось, это не подлинный интерес власти. Потому что одновременно власть совершает шаги, которые имеют целью обратное, - лишить судебную власть независимости, усилить контроль за судебной системой, привлекать суд и судей на сторону власти.

При этом власть не пытается использовать суд, чтобы защищать общественный интерес в независимом и справедливом правосудии. Власть пытается заставить суд защищать тот интерес, который возникает у нее на конкретном этапе какого-то общественного процесса или развития. Нужна защита от уличных шествий и демонстраций? Судебная власть должна быть готова обеспечить этот «государственный интерес». Хотя чему так может угрожать какой-нибудь индивидуальный пикет, когда один человек стоит с начертанными на картонке словами о том, к какому идеалу в области общественного устройства он стремится?.. Если нужно расширить представления о том, что такое опасные экстремистские действия или даже просто высказывания, значит, судебная власть должна быть готова к такому новому пониманию экстремизма.

Я всегда говорю: что бы мы ни говорили о судебной реформе, ее судьба полностью зависит от других властей, не от самой судебной власти. Хотя Конституцией РФ провозглашена самостоятельность судебной власти и формально она не встроена в другие вертикали, но рычаги управления ею всегда сохраняются.

Тимофей Балдин

— Что это за рычаги?

— Допустим, провозгласили полную финансовую независимость судебной власти от каких бы то ни было органов власти на местах и теперь она финансируется из государственного федерального бюджета. Замечательное правило, конституционно закрепленное в Основном законе. Но вдруг государство меняет принципы материального обеспечения судей и судейского корпуса, меняет порядок и объемы оплаты разных квалификационных классов для судей. И после этих перемен становится ясно, что низовые звенья судебной системы не очень интересуют власть с точки зрения материального обеспечения. Приоритет отдан высшим звеньям. Разница между оплатой судьи в нижестоящем суде и в судах более высокого уровня гигантская. И судья «внизу» понимает, что ему для какого-то продвижения и социального лифта необходимо уходить из низовых звеньев, нужно стремиться в вышестоящий суд. А вышестоящий судья понимает, как ему нужно держаться за свое кресло!

В советские времена у нас не было необходимой материальной обеспеченности судов, и поэтому считалось, что, когда судьи будут обеспечены, они станут независимыми. А оказалось, что эта хорошая материальная обеспеченность лишь усилила зависимость судьи. Потому что теперь он стремится обдумывать свои решения не с точки зрения их объективности и справедливости, а с той точки зрения, что не вызовет ли решением «огонь на себя» со стороны других ветвей власти, какое-то неудовольствие? Будь то неудовольствие начальства в судебной системе или в другой ветви власти. Ведь это может привести к тому, что он потеряет свою высокую судейскую должность. И так на каждом шагу.

Это заметно и в уголовном, и в административном судопроизводстве, то есть когда гражданин вынужден спорить в суде с государством. Суд не может занять позицию независимого арбитра, потому что в таком случае власть может предъявить претензии судье, если он решает поступить так, как ему представляется важным.

Если вспомнить историю судебной власти, независимость суда всегда падала в периоды политических кампаний, связанных с деятельностью суда. Например, в советское время заявлялся тезис о том, что необходимо бороться с тунеядством или с хулиганством. И сразу решения по такого рода делам в судебной системе становились похожими друг на друга, несправедливо и незаконно одинаковыми. И это сохраняется сейчас. Заявляется идея о борьбе с экстремизмом — значит, будут невероятно повышаться меры ответственности за такого рода деяния. Что страшнее - будет обязательно снижаться стандарт доказанности по подобным делам.

Если бы суд не был включен в общую систему власти, а действительно обладал бы самостоятельностью и независимостью, с судьи бы не спрашивали за то, что он не поддержал следователя и обвинителя, не поддержал административные органы в их претензиях. И тогда суд был бы строже к ним, он бы объективно оценивал результаты их деятельности и тем самым улучшал и их работу. И следователь, и прокурор понимали бы, что у них есть критик, они бы делали то, что они делают, с оглядкой на этого критика. А мы, с одной стороны, провозглашаем независимость суда, а с другой - настаиваем на «согласованности» действий всех ветвей власти. В отношении судебной власти это явно противоречит друг другу.

Кирилл Кухмарь/Коммерсантъ

— Как конкретно власть может помешать «неудобному» судье делать карьеру, подниматься по социальной лестнице?

— До 2001 года у нас не было дисциплинарной ответственности судей. Считалось, что мы лучше пренебрежем какими-то случаями, когда судья может оказаться ведущим себя неверно, но зато не принесем в жертву независимость судебной власти в целом. А потом было решено иначе: что судья может совершать плохие поступки и его надо наказывать за это. При этом очень трудно сформулировать какие-то точные требования к судье и его поведению. Привлечение судьи к ответственности «за какие-либо его действия, умаляющие авторитет судебной власти», - это что? Очень расплывчато.

Предположим, суд рассматривает дело о каких-то действиях власти, выразившихся в поступках или решениях конкретного чиновника. И если суд говорит: «Нет, это было незаконное действие!», то чиновник начинает очень нервничать, он становится инициатором оказания давления на суд. И суд понимает, что спорить с этим чиновником для него опасно, потому что самому судье станут предъявлять требования, что он сделал что-то неправильно, и существуют такие меры дисциплинарной ответственности, которые, в том числе, заканчиваются для судьи лишением статуса.

Судья все время стоит перед дилеммой — что ему нужно охранять? Собственно, суд существует, чтобы защищать идеал права, чтобы рассматривать споры между более слабыми и сильными субъектами как между равными. Но судье приходится выбирать — защищать этот идеал? Или свое собственное положение, свою юридическую карьеру, свой материальный уровень?

— Чиновники скажут, что они тоже стоят на страже интересов государства.

— Чиновник в суде не всегда защищает публичный интерес. Нередко он защищает лишь то, что он понимает как публичный интерес, но на деле это может быть его собственным интересом или неправильно понятым интересом ведомства, которое он представляет. Он просто защищает то, что должно ему обеспечить прочность положения на его месте. Президент России правильно говорит, что пока эти связки между судом и государственными органами, предъявляющими гражданину обвинение в суде, не разорваны, мы не можем надеяться на объективное справедливое правосудие. Таких мелких вещей, которые в судебной системе позволяют предъявить претензию к судье, очень много.

Тимофей Балдин

— Есть запрос на независимость суда в самом судейском сообществе? Или оно уже привыкло к такому положению?

— Оно не хочет изменений. Судейское сообщество теперь не настаивает на независимости, потому что для этого судье придется выступить против других своих коллег, более того - против начальства в судебной системе. В судебной системе сейчас очень сильная зависимость судьи от судебной вертикали, от руководства суда. И хотя сама судебная система не вписана в другие вертикали, руководство судов от них зависит.

— Каким образом?

— Например, председатели высших судов освобождены от требования покинуть свой пост по достижению возраста отставки. Это повышает их независимость?

— Думаю, да.

— Я бы тоже сказала «да», если бы они были назначены до естественного ухода из жизни. А, оказывается, нет - достигнув возраста отставки, они могут оставаться на своем посту и дальше, но каждые шесть лет законодательная и исполнительная власть будут подвергать их процедуре переназначения. А переназначение еще надо заслужить. Таким образом, наступает трогательное единение тех, кто возглавляет судебную систему, и тех, кто возглавляет другие ветви власти в государстве. В свою очередь от руководства высших судов зависят нижестоящие начальники в судах, а от них — рядовые судьи.

Кристина Кормилицына/Коммерсантъ

— Формально судья независим в своих решениях и не подчиняется руководителям. Но мы знаем, насколько сильно влияние председателей, например районных судов. Когда чиновнику надо договориться о решении вопроса в суде, он идет к председателю.

— Да, судейский начальник по отношению к обычному судье обладает колоссальными полномочиями. В процессе судебной реформы предполагалось, что председатели судов должны быть обычными судьями, просто с дополнительной ролью администраторов. Они должны быть кем-то вроде «временных дежурных». Для этого надо, чтобы руководители судов постоянно сменялись на своих должностях, чтобы эта смена происходила, скорее всего, на основе выборов председателей судов в судейском корпусе. Но это не проходит.

— С точки зрения системы как устроен механизм влияния председателя суда на обычного судью?

— Полномочия председателей насыщены массой разных функций. Возьмем вопрос подбора кадров. Этим занимаются руководители, потому что прежде чем любой человек будет назначен на судейскую должность, он обязательно должен быть представлен председателем к назначению по результатам конкурса, экзамена. Каждый раз федеральный судья получает должность только после того, как председатель высшего судебного органа страны представит его к назначению. А как председатель может представить нового судью к назначению, если он раньше в судебной системе не работал? Он сдавал экзамен, проходил конкурс, получил заключение органов судейского сообщества, он отвечает предъявляемым требованиям. Что еще может сказать о нем председатель? Он же не работодатель.

Часто назначают не тех, кто лучше всех сдал экзамен, а по каким-то другим признакам, и это ни для кого не бывает прозрачным. Что интересно, непредставление судьи на должность оспорить нельзя. У нас любой человек всегда может оспорить в суде любой акт в отношении себя. А судья не может оспорить в суде то, что его не представили к должности.

Или другой пример - председатель судов распределяет дела между судьями. Много лет идет борьба за то, чтобы этого не было. В системе арбитражных судов этот вопрос давно решен иначе: там есть автоматизированные алгоритмы распределения дел и председатель не участвует в том, чтобы выбрать судью для рассмотрения конкретного дела. А в остальных судах дела распределяет председатель, и это записано в самом новейшем законодательстве.

Тимофей Балдин

— Распределять дела между судьями — это способ влиять на вынесение решений по ним?

— Распределение дел между судьями может значить очень многое. Во-первых, можно дать рассматривать какое-то важное дело тому судье, которому ты доверяешь, который может тебя послушаться. Во-вторых, можно судье, которого ты, по-простому говоря, не любишь, дать такие дела, чтобы он погиб под тяжестью решений. И это тоже нельзя нигде оспорить или откорректировать.

Кроме того, председателям судов принадлежит еще и главное в решении судьбы других судей - представление к следующему квалификационному классу. Это тот самый карьерный лифт. В других областях люди могут переходить из одного органа в другой, подниматься по должностям, но в судебной системе нет столько вышестоящих мест в судах, чтобы обеспечить всем такой рост. Им нужно обеспечивать профессиональный рост в лифте, который стоит на месте и не движется по вертикали.

— И в этом лифте есть лифтер - председатель суда.

— Да. Еще одна вещь — привлечение к ответственности. Председателям судов принадлежит главная инициатива в привлечении каждого судьи к ответственности, а причины для привлечения, как уже говорилось, описаны весьма расплывчато.

Наконец, формирование квалификационных коллегий судей на уровне субъекта РФ (а это основная форма органов судейского сообщества) происходит подконтрольно председателю высшего суда субъекта Федерации, а он всегда контактирует с законодательным органом субъекта РФ, назначающим в эту квалификационную коллегию членов от юридической общественности. Это всегда бывает согласованно. Вот и еще один рычаг влияния других ветвей власти на судебную. Тут столько взаимосвязей, не имеющих права на существование. Конечно, все это опутывает судей очень серьезными связующими нитями.

Если судья хочет выбиться из этой системы связей, он рискует противопоставить себя всем остальным. Риторический вопрос: долго такой судья удержится в судебной системе? Если он, вынося решение по делу, считает возможным не согласиться с позицией вышестоящего суда, не согласиться со сложившейся практикой, потому что будет считать ее не соответствующей правильному пониманию закона?.. Очевидно, что долго на своем месте такой судья не продержится.

— Возникает вопрос: а что за люди вообще оказываются в этой системе, приходят работать судьями?

— Система подбора судей на вакантные должности устроена так, что судебная система почти не получает подпитку из других юридических институтов. Например, из адвокатуры.

— Насколько я понимаю, в основном в судей превращаются бывшие сотрудники аппаратов судов.

— Да, и надо понимать, по какой причине люди идут работать в аппараты судов на низкооплачиваемую и очень многотрудную работу. Люди соглашаются сидеть на этой работе только в связи с перспективой, что когда-нибудь они станут судьями.

— По моим наблюдениям, это чаще всего молодые девушки, которые работают в аппаратах, а к тридцати с чем-то годам превращаются в судей.

— Но важно и чему они учатся там, в аппаратах судов? Они учатся уже сложившейся системе отношений. Они знают, какие порядки надо блюсти, каких практик придерживаться. Они понимают, в какой системе связей они должны работать, если хотят прийти на судейскую должность.

— Судебная система считает, что брать таких сотрудников для нее безопасно. Они придут и будут защищать тот публичный интерес, который они привыкли защищать как работники правоохранительной системы. Если мы возьмем систему отбора профессионального суда в других странах, там по-другому. Существует только два алгоритма системы отбора на судейские должности: или бюрократический, или профессиональный. Профессиональный предполагает очень серьезную проверку юридических знаний. Для этого разрабатываются экзамены, особые тесты, проводится психологический отбор, используются способы выявления мотивации выбора судейской профессии.

У нас тоже есть экзамен, и хотя внешне наша система отбора выглядит как отбор по профессиональному алгоритму, по сути, она является системой бюрократического отбора. Во-первых, потому что в ней колоссальную роль играют руководители судебной системы. Во-вторых, потому что присутствуют непрозрачные процедуры: хотя президент РФ своими актами назначает всех федеральных судей, кроме судей высших судов, но ему помогают отбирать кандидатов в судьи, что естественно, органы в его администрации, куда входят, в частности, представители и руководители всех правоохранительных ведомств. И они дают характеристику судье, они же и проверки проводят, причем эти проверки остаются тайной даже для самого кандидата, что уже не естественно.

Тимофей Балдин

— Одним из показателей «хорошей» работы судьи является устойчивость его судебных актов: чем меньше их отменяют в вышестоящих судах, тем лучше. Вроде бы логично, но это явно загоняет судей в рамки вертикали, они боятся принимать смелые решения, даже если внутренне те кажутся им справедливыми.

— На самом деле подлинная независимая судебная система должна рассчитывать на определенную энтропию. Управляемость как противоположность энтропии годится для административной системы: «сверху» издается управляющее воздействие, оно должно дойти «донизу», должно быть исполнено. В судебной системе нет такого соподчинения процессуальных инстанций. Вышестоящая инстанция имеет право и, более того, обязана исправить ошибочные решения для того, чтобы восстановить права людей, которые суд нарушил или не восстановил в конкретном судебном споре. Но вышестоящая инстанция не имеет права приказать нижестоящему суду: «Реши так!» или «Примени такой закон!». Почему? Потому что «внизу» практика может прийти к выводу, что имевшее место ранее правоприменение является неверным. Ведь практика развивается как в силу того, что появляются новые нормативные регуляторы, так и потому, что система общественных отношений не стоит на месте. По сути, суд может быть независимым только тогда, когда он в каждом деле ищет те нормы, на основании которых можно решить спор, и сам пытается выявить, какое толкование этих норм будет правильным, будет отвечать цели регулирования, для того, чтобы положить именно это толкование в основу своего судебного акта. А если этого нет, то ничего не выйдет. Нельзя задать единый алгоритм для решения очень разных дел, хотя они кажутся похожими.

Сергей Киселев/Коммерсантъ

— Говоря об уголовном судопроизводстве, вы знаете, что у нас с каждым годом растет количество дел, которые рассматриваются в особом порядке. Когда говоришь об этом с силовиками, те отвечают: «Так это же замечательно - значит, у нас очень высокое качество следствия»

— Да где же качественное? Разве оно проверяется? Как раз качество следствия по этим категориям дел, где введен особый порядок, не проверяется. Как оно может быть проверено, если суд не проводит исследования доказательств? Есть социологические исследования, которые показывают, что подсудимые прибегают к особому порядку в основном в надежде, что суд не назначит им максимальную меру наказания. Но, что интересно, эти же исследования показывают, что и без применения особого порядка суд почти никогда не назначает максимальную меру. Для максимальной меры нужны серьезные отягчающие обстоятельства.

— О чем тогда говорит рост числа дел, которые рассматриваются в особом порядке?

— В первую очередь это свидетельствует о недоверии судебной системе. Люди не верят, что следователь полно и объективно соберет доказательства. Не верят, что прокурор предъявит обвинение так, как завещал известный российский дореволюционный юрист и прокурор Анатолий Федорович Кони: «Надо обвинять объективно и в меру». Люди готовы к тому, что их будут обвинять сверх меры, и это запрограммировано.

Если вас обвиняют сверх меры, то суд может часть обвинений убрать. Главное, чтобы следователь не получил полного отказа, чтобы человек не был оправдан. Точно так же и суды завышают наказание, чтобы его решения в случае чего не были полностью отменены — в крайнем случае, их просто смягчат. И вот человек знает, что его могут обвинять зря, поэтому он готов через признание вины и «особый порядок» получить гарантированно меньшее наказание.

Кроме того, очевидно, есть другой интерес: так меньше трудозатрат. Склонить к признанию, к согласию на неисследование доказательств - это всегда в интересах тех, кто ведет публичное преследование. Ведь у них нагрузка, много дел, конечно, трудно собирать доказательства - чтобы от всего этого освободиться, нужно уговорить. А защитник, который в таких делах обычно привлекается по назначению следствия, помогает следователю убедить обвиняемого согласиться на «особый порядок». Ведь он заинтересован, чтобы следователь и в следующий раз позвал его. Так работают «карманные» адвокаты. «Карманный» адвокат вынужден так «плохо жить», потому что он не имеет клиентуры. Адвокатов зовут в порядке назначения за мизерную плату, которую им обещает государство, - 550 рублей за один полный рабочий день в суде. Они тоже очень зависят от системы, которая приглашает их выступать защитниками по назначению.

— И все-таки, при всех бедах, за последние годы выросло количество приговоров с мерой наказания, не связанной с лишением свободы. И суды стали чаще назначать более мягкие меры пресечения — залог, домашний арест. Говорит ли это о гуманизации суда?

— Прежде всего, это результат развития нормативного регулирования. В законе сказано, что по предпринимательским делам арест не применяется. Значит, когда эта норма появилась, вообще должны были исчезнуть аресты по предпринимательским делам. Но они не исчезли, они упали только до 50%, потому что органы следствия нашли, как обходить эту норму. Они предъявляют обвинение не только в преступлении, относящемся к сфере бизнеса, они предъявляют еще что-нибудь «рядом» и по другой статье все-таки настаивают в суде на аресте. Арестовывая предпринимателя, правоохранители, прежде всего, останавливают бизнес, разоряют его (в дополнение к аресту самого предпринимателя часто применяется и арест имущества, счетов предприятия). Санкт-Петербургский институт правоприменения установил, что после того, как было возбуждено дело против предпринимателя и его бизнес рухнул, дело в большинстве случаев прекращается и обвинение в суд не идет.

Тимофей Балдин

— Как вам кажется, где должна быть проведена черта, за которой находятся те составы преступлений, по которым к человеку может быть применена мера пресечения, связанная с лишением свободы? В Екатеринбурге на устах случай с Русланом Соколовским, который ловил в храме покемонов и теперь, будучи обвиненным в публикации видеоролика об этом, сидит в СИЗО. Не укладывается в голове: как за публикацию видеоролика человека могут лишить свободы?

— Это все именно практика. Ведь на самом деле процессуальный закон все написал. Он сказал, что арест надо применять только при условии, что никакие другие меры пресечения (а их очень много в процессуальном законодательстве) не могут обеспечить явку в суд, гарантировать, что человек не уклонится от уголовной ответственности, не будет незаконным образом воздействовать на свидетельские показания или пытаться уничтожить доказательства. И если суд доказал, что никакие другие меры с этой задачей не справляются, только тогда он может избрать такую меру пресечения как арест. А разве так суд делает? С теми же самыми покемонами…

Яромир Романов

— Там был формальный повод. Молодой человек находился под домашним арестом, его пришла поздравить с днем рождения девушка, которая является свидетелем по его делу. Они пообщались. И суд сменил меру пресечения, потому что Соколовский пообщался со свидетелем по делу, хотя не имел на это права. С формальной точки зрения - да, наверное. Но по сути?..

— Формальная точка зрения является только основанием для того, чтобы проверять фактические основания. А фактические основания для меры пресечения нужно исследовать. А когда ему домашний арест избрали в качестве меры, это было правильно? Это же, в общем-то, достаточно строгая изоляция. Что он такого мог сделать, этот ловец покемонов, чтобы воспрепятствовать осуществлению судопроизводства в отношении него по этому обвинению? Да и касательно самого обвинения еще нужно посмотреть - разве оно защищает общество от социально опасного поведения? Или это поведение сродни административным правонарушениям, а то и вовсе является лишь отступлением от норм принятой морали? Чем оно опасно для общества?

Суд всегда стоит перед необходимостью сопоставить разные интересы: ограничиваемые и защищаемые. Какой интерес здесь является более весомым и какие меры кажутся соразмерными той опасности, которую мы хотим избежать, прибегая к тем или иным ограничениям? Вот это надо сравнивать. От какого антисоциального поведения суд в данном случае защищал с помощью домашнего ареста? На самом же деле, это и смешно, и печально, если молодого человека пришла поздравить с днем рождения девушка и за это ему избрали в качестве меры пресечения недоброй славы СИЗО. Где уж тут говорить о гуманизации?

Благодарим пресс-службу Комитета гражданских инициатив за помощь в организации интервью.

Фото с сайта ru.wikipedia.org

"Право.Ru" продолжает рассказывать об известных юристах их же словами. Этот жанр - "правила жизни" - впервые был представлен в России журналом Esquire. В очередном выпуске - Тамара Морщакова, судья Конституционного Суда РФ в отставке и бывший заместитель председателя КС РФ, член президентского Совета по правам человека, доктор юридических наук, профессор. Морщаковой 76 лет, она живет и работает в Москве.

О начале карьеры и научной работе

Юристом я стала случайно: изначально хотела поступить на факультет журналистики МГУ, куда меня не приняли, несмотря на наличие золотой медали. <…> Меня "спас" школьный друг, который посоветовал пойти на юрфак. С течением времени я поняла, что нет ни одной профессии в мире, которая настолько хорошо соответствовала бы моим внутренним возможностям. Юриспруденция - стопроцентно "мое" дело. ()

После окончания университета я выбрала для себя научную стезю: больше 20 лет занималась только научной работой. Нередко приходилось слышать довольно обидные слова: как можно заниматься наукой, не имея практического опыта? Но есть система таких подходов к научно-исследовательской работе в области юриспруденции, которая позволяет поспорить с этим тезисом. ()

Думаю, что в работе женщине вообще невозможно рассчитывать на какое-то снисхождение, даже более того - я бы сказала, что ей нужно работать лучше, больше, усерднее, чем мужчинам, используя при этом особенные качества женщин: тщательность, въедливость, необычайную аккуратность. ("Известия", март 2002)

К моим научным комментариям хорошо относились в Верховном суде СССР, где всегда давали оценку таким комментариям перед их публикацией. Для меня было большой похвалой, когда зампредседателя Верховного суда как-то сказал, что хотел бы посмотреть на автора, чьи комментарии судебной практики не вызывают у него нареканий. ()

О юридической профессии и призвании

Работа судьи - это <…> венец юридической профессии. <…> И, если бы по закону можно было не уходить в отставку, я бы, конечно, по собственной инициативе не ушла. ()

Необходимые качества настоящего юриста - профессионализм и честность. Кроме того, настоящий юрист непременно должен быть приличным человеком. <…> Еще одно важное качество - интеллект. ()

Я теперь стала думать, что это не очень-то хорошо, когда президент - юрист. Раньше я думала: как бы это было здорово, ведь ему все можно было бы объяснить… А теперь оказывается - нет, потому что есть разные школы и разные мнения у юристов. (Openspace, март 2011)

Ценности права столь значительны, что их следует уважать сами по себе. ()

Я не вижу для себя никакой возможности влиять на ситуацию, кроме возможности, которая есть у каждого гражданина, - высказывать публично свою точку зрения. ("Harvard Business Review - Россия", апрель 2012)

О порядках в судах и положении судей

Я сочувствую всем судьям. Иногда они на меня сердятся, потому что то, что я говорю, им кажется обидным. <…> Но я делаю это, <…> сгорая от стыда и переполненная жалостью к судьям, из любви к тому, что есть суд. Потому что суд в подлинном смысле слова - это великий инструмент. Для человечества, не для власти. ()

По утверждению председателя одной из квалификационных коллегий, всегда найдется, за что судью можно лишить должности. (The New Times, июль 2011)

Сейчас председатель <суда> назначается на шесть лет, потом еще раз на шесть лет. И уже одна эта перспектива повторного назначения, которое зависит от поведения председателя суда, определяет его существование в судебной системе. В результате председатель оказывается четким ретранслятором любых указаний свыше: нарушить их он может только ценой собственной должности. ("Harvard Business Review - Россия", апрель 2012)

Не верю, что сами судьи, выносящие несправедливые приговоры, могут начать ориентироваться на некий исторический стыд и бояться, что их имя будет опозорено в глазах потомков. Во-первых, история, как правило, не запоминает конкретных исполнителей, а во-вторых, статистически поведение человека в конкретной ситуации все равно определяется не героизмом личности, а актуальной для него целью, в том числе и чисто материальными факторами. ()

Не бизнесмены развратили суд, развратила власть. Она стала развращать суды еще тогда, когда бизнеса и в помине не было. (НТВ, "Школа злословия", сентябрь 2011)

Я все-таки очень хорошо, иначе бы у меня не получалось жить, думаю о юристах. Они не все такие, как представители Государственной думы. (РИА "Новости", ноябрь 2009)

О независимости суда

Независимый суд был бы нужен власти при существовании сильной оппозиции. Нужен, чтобы при смене власти защитить людей от возможных притеснений и преследований. Это общеизвестно: пока у властной элиты нет реальных оппонентов, ее устраивает управляемый суд. (The New Times, июль 2011)

Я полагаю, что в обязанности каждого судьи проверять и толковать содержание закона сконцентрирован максимум предоставленной ему независимости. Если же судьи не проверяют и не толкуют закон самостоятельно, а на этот счет придерживаются каких-то чужих мнений, выработанных не ими в данном процессе по делу, то они соглашаются с ограничением своей самостоятельности и независимости. ("эж-Юрист", октябрь 2009)

Главный иммунитет судьи заключается в том, что судью нельзя привлечь к ответственности за существо принятого им по делу решения. Если решение неправильное, его отменяют - но это нельзя считать основанием для привлечения судьи к ответственности: должностной, дисциплинарной - любой. Это возможно, только если будет доказано, что судья <…> вынес заведомо неправосудный судебный акт. ("Harvard Business Review - Россия", апрель 2012)

Судьи откровенно боятся освобождать из-под стражи людей, преследуемых системой государственного обвинения. Предпочитают не спорить со следствием, опасаясь быть обвиненными в пособничестве задержанным. И это, кстати, яркое свидетельство соотношения сил между судами и правоохранительными органами. Сразу видно, у кого реальная власть. ("Итоги", февраль 2011)

Мы знаем, что каждого гражданина может распять полицейский, любой следователь. И если точно так же можно будет распять каждого судью, забудьте о том, что суд может быть независимым. ("Harvard Business Review - Россия", апрель 2012)

О судебной реформе

Я не люблю ссылок на нашу историю как препятствующую нашему правовому развитию. <…> У каждого народа есть шанс менять свою судьбу. Мы этим шансом не воспользовались. (НТВ, "Школа злословия", сентябрь 2011)

Судебная реформа в России зависит от воли власти. От воли высшего должностного лица в государстве. Если у него есть воля собственная. (Openspace, март 2011)

Когда в 1991 году появилась российская концепция судебной реформы, и она начала реализовываться, первые шаги вдохновили тех, кому она была адресована. У них, можно сказать, горели глаза, они готовы были быть независимыми, справедливыми, всякими-хорошими… Был момент надежды. Я связываю его с концепцией 1991 года по развитию судебной реформы в стране и с принятием Конституции 1993 года. А потом очень быстро, начиная с 2000 года - совсем явно, пошла типичная контрреформа. (НТВ, "Школа злословия", сентябрь 2011)

О правовом климате

Россия по-прежнему живет по Салтыкову-Щедрину, который давным-давно сказал, что в нашей стране приказ начальства всегда выше закона. ()

Нужно ли менять законодательство, если правоприменительная практика так плоха? Я думаю, что на этот вопрос нужно ответить утвердительно. Чем хуже законодательство, тем сильнее оно будет испорчено плохой практикой. На хорошее [законодательство] еще можно было бы надеяться. ("Право.Ru", октябрь 2011)

Общие указания пленумов высших судов никто нигде не может обжаловать, несмотря на то, что согласно ст.46 Конституции РФ любое решение и действие государственного органа может быть обжаловано. Разве допустимо в правовой системе существование общеобязательных актов, которые выведены из-под любого контроля? Конечно, нет, потому что это значит, что от такого акта нельзя защититься никому, никогда и нигде. ("эж-Юрист", октябрь 2009)

Ни прокуратура, ни следствие, ни МВД не обеспечивают ничьей безопасности. Они обеспечивают собственное выживание в системе, больше ничего. ("Взгляд", апрель 2010)

Надо, наконец, развеивать мифы, которые обычно умышленно сочиняются вокруг дел, привлекающих внимание общества. Информацию, которая официально распространяется властью по этим делам, очень трудно проанализировать людям, находящимся вне системы органов уголовного преследования. Нужно, чтобы какой-то специалист как посредник объяснил, что значит все происходящее. ("Harvard Business Review - Россия", апрель 2012)

О перспективах

Для заметного и радикального улучшения нужны: действительная несменяемость судей, получение должностей достойными, лишение председателей судов административных функций по отношению к судье, иной принцип формирования органов судейского сообщества, обеспечение возможности проверять судебные решения - ее сейчас нет и не будет без аудиозаписи, без несфальсифицированного протокола, без апелляционной инстанции. Вот он, весь набор! И мешает его реализовать отсутствующая или существующая политическая воля. (Openspace, март 2011)

Создать административные суды давно предлагает система судов общей юрисдикции, но она хочет иметь их внутри себя, под своим руководством, под шапкой верховного суда. Между тем это должна быть независимая административная юстиция. ("Harvard Business Review - Россия", апрель 2012)

Нам нужно развивать институт суда присяжных. Потому что надежды на объективность профессиональных судей, которые встроены в общую правоохранительную систему, отчитывающуюся о борьбе с преступностью, нет. Надежда на объективность и совесть присяжных есть. (Openspace, март 2011)

О взаимодействии суда и общества

Каждый человек, права которого определяются судом, имеет право на то, чтобы это делалось не в тайных застенках, а прилюдно. Почему? Чтобы при людях было стыдно, и чтобы людям, которые и есть общество, было ясно, с каким судом они имеют дело. (The New Times, июль 2011)

На заседания в Конституционный, Верховный или Высший арбитражный суды никто просто так пройти не может: нужно заказывать пропуск. А это противоречит не только закону, но и Конституции. ()

Авторитет судебной власти существует на бумаге. Он должен существовать реально в глазах общества, но, к сожалению, показывают все опросы, что он очень низок, невелик. В основном суды имеют авторитет у тех, кто никогда к ним не обращается. (НТВ, "Школа злословия", сентябрь 2011)

Давно назрела идея создания общественного фонда (такие фонды существуют в других странах), который мог бы реально обеспечивать восстановление прав потерпевших от преступлений и злоупотреблений власти. ("Газета.Ru", июнь 2011)

Самое действенное средство <влияния общества на ситуацию в суде> - суд присяжных. Но его компетенции все время сужаются - хотя специалисты постоянно предлагают их расширить. ("Harvard Business Review - Россия", апрель 2012)

После рассмотрения материалов, представленных [общественными] экспертами по второму делу ЮКОСа, официальные инстанции сказали, что это не процессуальный документ, и поэтому тоже не имеет для них значения. <…> Но общественная экспертиза не претендует на то, чтобы стать процессуальным документом, - она показывает моменты ошибочного правоприменения! Уж, наверное, крупнейшая российская профессура в области права и экономики должна вызывать доверие в том, что касается их профессиональной компетенции. ("Harvard Business Review - Россия", апрель 2012)

Об амнистии, помиловании и запрете смертной казни

У нас очень маленький процент оправдательных приговоров. Если ваше дело в суд передано, вас осудят во что бы то ни стало - судьям запрещают оправдывать. (Openspace, март 2011)

Амнистирование по экономическим делам соответствует политическим интересам государства, стремящегося остановить уход бизнеса из страны. Если власть не подаст такого сигнала обществу, модернизационное развитие экономики будет невозможно. ("Газета.Ru", июнь 2011)

<Президент Медведев> - единственный человек в государстве, уполномоченный принимать решения о помиловании, и может занимать любую позицию по любому делу. Другой вопрос, что его правовая оценка данной ситуации [небходимость прошения для запуска процедуры помилования - прим. ред.], как мне кажется, совершенно неправильная. Не может быть никаких специальных условий, обязательных для процедуры проявления милости. Милость может быть проявлена к кому угодно, без всяких объяснений причин, и тем более без всякого согласия объекта помилования. (Forbes, апрель 2012)

К сожалению, самый гуманистический институт у нас умеют превратить в нечто противоположное. ("Интерфакс", апрель 2012)

О личной жизни

О законах нельзя забывать даже в отпуске. ("Известия", март 2002)

В выходные дни я обычно работаю. В этом году только два раза удалось сходить на лыжах благодаря моим детям, которые вывели меня в этот снежный свет. А в отпуске я очень усердно отдыхаю. Много хожу, плаваю, всякие мероприятия для себя культурные выдумываю. ("Известия", март 2002)

(На вопрос, обсуждает ли Морщакова юридические вопросы со своим мужем, бывшим адвокатом Игорем Петрухиным): О, да. И считаю это важной составляющей моей семейной жизни. Это мне не надоедает, это мне дает возможность почувствовать поддержку в семейном кругу своих профессиональных позиций. ("Известия", март 2002)

← Вернуться